Шедевры

Дети продолжают писать сочинения.

Из школьных сочинений:

Кругом было тихо, как будто все вымерли... Какая красота!

В комнате громко тикали солнечные часы.

Его глаза с нежностью смотрели друг на друга.

Плотность населения Австралии составляет 4 квадратных человека на один метр.

Старуха Изергиль была гордая и неприступная как танкист.

Первые успехи Пьера Безухова в любви были плохие: он сразу женился.

Мальчик в лодке быстро греб коромыслами.

И тут боец вспомнил, что в кармане у него винтовка.

Тельняшка у моряка была распахнута настежь.

Поэты XIX века были легкоранимыми людьми: их часто убивали на дуэлях.

Она не слышала от него ни одного ласкового слова, кроме слова дура.

На стене висели фрукты с изображением натюрморта.

Кощей Бессмертный хранил свою смерть в одном из двух яиц, сбивая с толку Иванушку.

Как перевозили революционеры свои листовки? В чемоданах с двойной подошвой.

Дятел уселся и стал грызть дерево

Борис не пожалел для друга ни последнего куска хлеба, ни последнего патрона.

Петр Заломов нес красное знамя, по поводу чего все время вспоминал мать.

Серая Шейка грустно опустила зад в ледяную воду...

По площади, чеканя шаг, прошли танки.

Крестьянин был зажиточный: он имел свиней и жену.

Живописца поразила поза её лица.

Из-за тучи выглянул луч солнца и огрел кукушонка.

Богдан Хмельницкий послал русскому царю телеграмму

И собака ушла, с благодарностью виляя хвостом. Не многие люди могли бы так сделать!

Длинными зимними холодными вечерами она вязала длинные зимние холодные свитера.

Лодка самым наглым oбразoм приставала к берегу.

Полковник танцевал с дочерью мензурку.

Дождь бывает грибной, проливной, мелкий и крупнокалиберный.

Славяне были вольнолюбивым народом. Их часто угоняли в рабство, но и там они не работали.

Петр Первый соскочил с пьедестала и побежал за Евгением, громко цокая копытами.

Пугачев пожаловал шубу и лошадь со своего плеча.

Пугачев помогал Гриневу не только в работе, но и в любви к Маше.

Летать на костылях непросто, но он научился.

Раскольников проснулся и сладко потянулся за топором.

Из произведений Некрасова крестьяне узнали, как им плохо живется...

Ленский вышел на дуэль в панталонах. Они разошлись, и раздался выстрел.

Чудесно!

ОБРАЩЕНИЕ МИХАИЛА ЖВАНЕЦКОГО К НАРОДУ.

Ну, вот прошел еще один год. Опять доверились и опять опоздали.

- Как ваше мнение?
- А черт его знает.
- Что может быть?
- Все может быть.
- Что делать?
- Давай так: СТРАХ ИСПЫТЫВАТЬ МОЖНО, А БОЯТЬСЯ НЕ НАДО.

Хватит цепляться за эту жизнь. Как мы убедились – в ней ничего хорошего. Несколько раз вкусно, несколько раз хорошо. И это все.

Любое правительство либо нас сажает в помои, либо мы его сажаем туда. То есть оно нами руководит оттуда. И даже не руководит, а посылает и отнимает.

Что там было в этой жизни? Я вас спрашиваю, что там было в этой жизни… Много разной водки, поэтому ничего вспомнить невозможно…

- Миша, как вы меня не вспоминаете, мы же в поезде литра три выпили…
- Поэтому и не вспоминаю, сынок.

Ибо, как радость, мы пьем истово, до состояния ликования; как горе – пьем до состояния заглушения…
Да. Этого жалко. Водки с друзьями жалко. Водки на кухне, беседы рот в рот жалко. Любви на подоконнике жалко. Это только мы, это только у нас: лампочку в парадной хрясь и любишь, как ротный старшина, как бездомный кот, горящий изнутри.

Любви жалко, выпивки жалко. Возвращений. Блудных следов своих путаных с другом вдвоем мокрым утром туманным, нелетным, милицейским жалко…

Снега жалко тихого в лесу, шапочки меховой и личика под ним румяного, глазастого, переходящего в ножки нежные, скрытые под джинсовым панцирем…

Жалко. Да… За всю жизнь, за все годы, за все жизни моего деда, прадеда, отца, отчима, второго отчима и меня – ни одного толкового правительства.

Оно что, присуждено? Оно что, там глубоко наверху решено, что мы должны мучиться?

Клянусь, из взаимоотношений с властью вспомнить нечего. Ну нечего!

Отнять и послать. Послать и отнять. И из нас же! Из нас же!! На моей жизни, из того, что я помню, никогда не мог сказать, что эта компания откуда-то приехала.

Ну, рожи прошлые мы же все помним! Ну, еще раз напряжемся: рожи, те, что у киоска с утра, те и там, наверху. Как эти не могут двух слов связать, так и те. Эти – глаза маленькие, лицо большое, идей нет, и те – глаза маленькие, лицо большое, идей нет… Эти думают, чего бы с утра, и те… Ни разу никто не сказал правильно по-русски. Все через мат. Я сам матом могу. Все мы матом можем.
И чего дальше?

Сейчас некоторые наши из оголтелых кричат:
- Лучший генофонд уничтожен! Мы нашли виноватых! Давай за нами!
Куда ж за вами, если лучший генофонд уничтожен. А вы тогда кто? За вами пойдешь, опять морду набьют. Где же найти приличный генофонд?

Куда деваться человеку не совсем здоровому, но тихому и порядочному?

Почему у нас старый от молодого мозгами не отличается – вспомнить нечего.

Что-то есть типа мелочи в кармане: сырки в шоколаде за восемнадцать копеек, пол-литра за три шестьдесят две, фруктовое эскимо за восемнадцать копеек…

И только древние старики помнят по-крупному: глубокое и постоянное изменение нашей жизни к худшему. То есть непрерывное улучшение, приводящее к ухудшению жизни на основе строительства коммунизма, развитого социализма и недоразвитой демократии с нашим лицом.

Пишите мемуары. Мат, стояние в очередях, ожидание в приемных, долгие, бессмысленные разговоры с вождями и кипа собственных жалких заявлений:
«Прошу не отказать», «Прошу учесть», «Прошу обратить внимание», «Прошу выделить», «Прошу похоронить»…

И такая же дурная резолюция в левом углу: «Иван Васильевич, при возможности прошу изыскать».
А я мать его в гроб!

Давай вспоминать дальше, чтоб оправдать неистовое стремление к этой жизни.

В тридцать лет начинается поправление резко пошатнувшегося здоровья на фоне непрерывного уменьшения выделений на медицину.

- Вам надо на операцию. Собирайте вату, бинты, шприцы, капельницы, гималезы, гидалезы, банку крови. Лежите с этим всем. Мы вас разрежем и поищем внутри. Нам тоже интересно, отчего вы так худеете.

Полная потеря интереса к своему здоровью со стороны больных и врачей сделала нас одинаково красивыми. Про рты я рассказывал, творожистый цвет кожи упоминал, запах изо рта описывал. Сутулая спина и торчащий живот дополняют внешний облик строителя коммунизма.

Что ж, я так думаю, цепляться за эту жизнь. Когда и как мы переживем сегодняшних начальников, чтоб увидеть светлую полоску, я уж не говорю – почувствовать…

И так тонко складывается ситуация, что при гражданской войне мы опять будем бить друг друга: то есть беспайковый – беспайкового, низкооплачиваемый – бесквартирного, больной – больного.

Ведь все мы и вы понимаете, что до них дело не дойдет, и дачу их не найдешь.

И опять дело кончится масонами, завмагами. армянами и мировой усталостью, которая и позволит всем вождям от районных до столичных снова занять свое место. Что они немедленно сделают с криком:
«Дорогу пролетариату! Народ требует! Народ желает, чтобы мы немедленно сели ему на голову!»

А мы с вами расчистим им путь своей кровью. Такие мы козлы, не умеющие жить ни при диктатуре, ни при демократии.

– Не готовы наши люди, – говорят вожди. – Не готовы! Жить еще не готовы. Помирать не хотят, а жить не готовы.

Вот я и предлагаю: не бояться помереть в этом веселом и яростном мире.

Врагов не бояться. Кто бы ни пришел – уголовник или патриот, вождь или сексот.

Кто первый ворвется в квартиру – он и перевернется.

Свобода стоит того, а эта жизнь того не стоит. Мужество рождается от трусости. Первый пострадает, второй задумается.

И меньше сидеть дома. Легче идти на контакты. Настало время контактов и политических знакомств. Искать своего, порядочного, которому тоже жалеть не о чем. Искать легко – по лицам. У порядочных есть лица, у непорядочных и там и там вместо лица задница… И сходиться.

Все уже ясно. Когда появится правительство, удовлетворяющее нас, – нас не будет. Когда появятся законы, разрешающие нам, – нас не будет.

А когда они войдут в действие – и детей наших не будет.

Поэтому первое. Свалки не бояться – тогда ее не будет.

Землю брать – тогда она будет.

Свободу держать зубами.

Вождей, живущих с нами параллельно, угробивших нашу юность, – давить.

И ничего не бояться. Хватит кому бы то ни было когда бы то ни было распоряжаться нашей жизнью.

Каждый сам знает, когда ее закончить.

Михаил Жванецкий.
R.I.P.

Может кто не видел...

Озеро. Лебеди разминают крылья.
Красавец-лебедь картинно становится в позы культуриста, растягивая каждое сухожилие, поигрывая мускулами.
Подходит маленькая серая уточка, мнется, начинает (жалобным, слегка писклявым, дрожащим голосом):
- Коне-е-е-е-е-ечно… Наверное, на Юг полетите?..
Лебедь, басом, красиво выгибая спину:
- Ну, да, на Юг. Ага. Там тепло, да.
Уточка:
- Коне-е-е-е-е-ечно… А я ту-у-у-ут останусь… Замерза-а-а-а-ать…
Лебедь:
- Полетели с нами, да. На Юг. Ага. (тянет мускулистую ногу)
Уточка:
- Коне-е-е-е-е-ечно… У вас крылья во-о-о-о-о-он какие… А у меня ма-а-а-а-аленькие, я упаду, разобьюсь и умру-у-у-у-у…
Лебедь:
- Так мы тебя, того. Поддержим, да. Воздушные потоки, понимаешь.
Уточка:
- Коне-е-е-е-е-ечно… А в дороге я проголодаюсь, обессилею, и умру-у-у-у-у…
Лебедь:
- Ну, так будем ловить жуков. Да. Сочных жуков.
Уточка:
- Коне-е-е-е-е-ечно… Жуки большие, у вас клю-ю-ю-ю-ювы вон, какие, а у меня ма-а-а-а-аленький, я не смогу проглотить, подавлю-ю-ю-юсь…
Лебедь (похрустывая, разминает крылья):
- Так мы тебе их того. Разжуем, да. Будешь есть, нормально же.
Уточка:
- Коне-е-е-е-е-ечно…
Лебедь (выпрямившись, глядя на уточку):
- Так. Нахуй.

Уже выкладывал когда-то, сейчас опять попалась в сети - не могу не поделиться.

* * *

«Хатуль мадан».
Старая армейская байка от психолога
Виктории Райхер
***
Речь о тех временах, когда русскоговорящих интервьюеров в израильских военкоматах еще не было, а русские призывники уже были. Из-за того что они в большинстве своем плохо владели ивритом, девочки-интервьюеры часто посылали их на проверку к так называемым офицерам душевного здоровья (по специальности - психологам или социальным работникам), чтобы те на всякий случай проверяли, все ли в порядке у неразговорчивого призывника. Кстати, офицер душевного здоровья ("кцин бриют нефеш") сокращенно на иврите называется "кабан". Хотя к его профессиональным качествам это, конечно же, отношения не имеет.
Офицер душевного здоровья в военкомате обычно проводит стандартные тесты: "Нарисуй человека", "Нарисуй дерево", "Нарисуй дом". По этим тестам можно с легкостью исследовать внутренний мир будущего военнослужащего. В них ведь что хорошо - они универсальные и не зависят от знания языка. Уж дом-то все способны нарисовать.
И вот к одному офицеру прислали очередного русского мальчика, плохо говорящего на иврите. Офицер душевного здоровья поздоровался с ним, придвинул лист бумаги и попросил нарисовать дерево.
Русский мальчик плохо рисовал, зато был начитанным. Он решил скомпенсировать недостаток художественных способностей количеством деталей. Поэтому изобразил дуб, на дубе - цепь, а на цепи - кота. Понятно, да?
Офицер душевного здоровья придвинул лист к себе. На листе была изображена козявка, не очень ловко повесившаяся на ветке. В качестве веревки козявка использовала цепочку.
- Это что? - ласково спросил "кабан".
Русский мальчик напрягся и стал переводить. "Кот" на иврите - "хатуль", "ученый" - "мад'ан", с русским акцентом - "мада́н". Мальчик не знал, что, хотя слово "мадан" является наиболее очевидным переводом слова "ученый", в данном случае оно не подходит: кот не является служащим академии наук, а просто много знает, и слово тут нужно другое. Но другое не получилось. Мальчик почесал затылок и ответил на вопрос офицера:
- Хатуль мадан.
Офицер был израильтянином, поэтому приведенное словосочетание значило для него что-то вроде "кот, занимающийся научной деятельностью". Хатуль мадан. Почему козявка, повесившаяся на дереве, занимается научной деятельностью, и в чем заключается эта научная деятельность, офицер понять не мог.
- А что он делает? - напряженно спросил офицер. (Изображение самоубийства в проективном тесте вообще очень плохой признак).
- А это смотря когда, - обрадовался мальчик возможности блеснуть интеллектом. - Вот если идет вот сюда, - от козявки в правую сторону возникла стрелочка, - то поет песни. А если сюда, - стрелочка последовала налево, - то рассказывает сказки.
- Кому? - прослезился "кабан".
Мальчик постарался и вспомнил:
- Сам себе.
На сказках, которые рассказывает сама себе повешенная козявка, офицер душевного здоровья почувствовал себя нездоровым. Он назначил с мальчиком еще одно интервью и отпустил его домой. Картинка с дубом осталась на столе.
Когда мальчик ушел, "кабан" позвал к себе секретаршу: ему хотелось свежего взгляда на ситуацию.
Секретарша офицера душевного здоровья была умная адекватная девочка. Но она тоже недавно приехала из России.
Босс показал ей картинку. Девочка увидела на картинке дерево с резными листьями и животное типа кошка, идущее по цепи.
- Как ты думаешь, это что? - спросил офицер.
- Хатуль мадан, - ответила секретарша.
Спешно выставив девочку и выпив холодной воды, "кабан" позвонил на соседний этаж, где работала его молодая коллега. Попросил спуститься проконсультировать сложный случай.
- Вот, - вздохнул усталый профессионал. - Я тебя давно знаю, ты нормальный человек. Объясни мне, пожалуйста, что здесь изображено.
Проблема в том, что коллега тоже была из России...
Но тут уже "кабан" решил не отступать.
- Почему? - тихо, но страстно спросил он свою коллегу. - Почему вот это - хатуль мадан?
- Так это же очевидно! - коллега ткнула пальцем в рисунок. - Видишь эти стрелочки? Они означают, что, когда хатуль идет направо, он поет. А когда налево...
Не могу сказать, сошел ли с ума армейский психолог и какой диагноз поставили мальчику, но сегодня уже почти все офицеры душевного здоровья знают: если призывник на тесте рисует дубы с животными на цепочках, значит, он из России.
Там, говорят, все образованные. Даже кошки.

Ночь, улица, фонарь, аптека...