Что почитать.

Михалыч, немного дополню по теме.

Когда-то еще будучи школьником, услышал, как в нашей поселковой библиотеке библиотекать рассказывала, смеясь, кому-то, что недавно какая-то бабушка спрашивала книгу Граф Мотоцикло какого-то ДЮма.

А в девяностых где-то видел вот такую переиначку Джерома Джерома: Трое в лодке, не стесняясь собаки.

А мой покойный двоюродный брат Сашка (еще в 60-х это было) однажды мне советовал прочитать книжку "Тримушки тёра".

«Потом» – синоним слова «никогда»
Недавно перечитала роман Наринэ Абгарян «С неба упали три яблока». До глубины души поразила история мужчины, купившего на рынке туфли. Он хотел тут же переобуться, но жена стала в позу: «Мол, не дури. Наденешь на воскресную службу».
Старик жутко обиделся, а супруга с жаром доказывала, что есть повседневная одежда, а есть нарядная.
Пожилые люди вернулись домой и пока разогревался наваристый хаш, он прилег отдохнуть и тут же помер. Она его похоронила, но в гроб башмаки не дала. Еще чего? Они же совершенно новые. Только покойник «стал приходить» каждую ночь и попрекать в жадности. Пришлось дожидаться кончины очередной долгожительницы, чтобы обуть ту в туфли сорок пятого размера.
Один знакомый с горечью рассказывал, как в свое время обиделся на бабушку. Он, семилетний, приехал к ней погостить на весенние каникулы и попросил открыть яблочное варенье. Та ни в какую. Ведь приберегла его для яблочного штруделя к Троице. Мальчик сперва уговаривал, а потом расплакался и по рельсам ушел домой. Ведь денег на обратный билет не оказалось. Бабушка не дожила до Троицы две недели, а банку варенья под шумок украл кто-то из соседей, прихватив еще и удочки, и бочку для засолки огурцов.
У троюродной тетки в комоде лежит классная клетчатая юбка, припасенная на смерть.
– Она вам нравится?
– Очень.
– Так носите.
– Придет время.
Со свойственным мне запалом пытаюсь доказать, что невозможно получить удовольствие от юбки, следуя в ней на кладбище, а вот принарядиться за хлебом – самое то. Она понимающе улыбается и говорит, что я еще не нюхала жизни.
Мои родители уже несколько лет отказываются ехать в санаторий. Болеют, пьют литрами нурофен, но пройти курс лечения и принять радоновые ванны – ни в какую. Папа мотивирует это тем, что в стране идет война и ему совестно заниматься своим здоровьем, когда на востоке гибнут люди.
Подруга иногда вспоминает пресловутою банку шпротов. Мама достала ее по какой-то мега привлекательной цене и спрятала на праздник, не взглянув на срок годности. А когда час «Х» настал, и на тарелке уже лежал подрумяненный батон, смазанный майонезом, ломтики маринованного огурца и веточки свежего укропа, шпроты, оказались испорченными.
Синдром отложенной жизни очень удобен. В него можно завернуться, как в кокон и оправдать свои страхи и лень. Нежелание действовать и принимать решения. Вот подрастут дети, наступит лето, вечер пятницы, Пасха…
Лучше с понедельника, с первого сентября, после отпуска или когда закончится война.
С самого утра мы ждем вечера. Вечером – новое утро. Оставляем на потом нарядные скатерти, нарядные слова, мысли и мечты. Лучшую работу и лучший кусок.
Ожидаем удобного случая, подходящего момента, первого лунного дня.
Откладываем молодость на старость, забывая, что жизнь – это то, что происходит исключительно сейчас.
©️ Ирина Говоруха

Может уже здесь выкладывалось, но все равно это здОрово



" В университете я тоже занимался плохо. Зато постоянно угрожал матери женитьбой. Причем бог знает на ком…
Потом меня забрали в армию.
Служил я тоже плохо. Я был лишен молодцеватости. Так и прослужил до конца с нечищеной бляхой.
Затем меня демобилизовали.
Я стал работать в многотиражных газетах. То и дело переходил с места на место. Да еще начал писать рассказы.
Рассказы, естественно, не печатали. Я стал больше пить. Маска непризнанного гения как-то облегчала существование.
И друзья появились соответствующие. Бородатые, загадочные и мрачные. Кроме того, они не мыли рук после уборной, А мать к этому относилась строго. Едва ли не строже, чем к правописанию.
Если друг шел в уборную, мать замирала. По смене тембров льющейся воды устанавливала, моет он руки или нет. Мать ждала и прислушивалась. Сначала было тихо. Затем с мощным грохотом падала вода из бака. И тотчас распахивалась дверь – значит, не мыл…
Мать начинала заискивать и суетиться:
– Наверное, кончилось мыло? Дать вам чистое полотенце?
Мать задавала наводящие вопросы. Настойчиво пыталась вынудить друга к гигиене.
Друг отвечал:
– Не беспокойтесь. Все нормально…
А некоторые лишь с удивлением поднимали брови.
Если друг задерживался, если грохочущий поток сменялся журчанием водопроводного крана, мать расцветала. Она прислушивалась к наступившей затем тишине. Улавливала шорох полотенца.
Она предлагала такому гостю кофе. Беседовала с ним о Рахманинове…
Но это случалось редко. Короче, те еще были друзья…
Их тоже не печатали. Мои друзья реагировали на это болезненно и шумно. Они пили крепленое вино и считали друг друга гениями. Почти все мои друзья были гениями. А иные были гениями сразу в нескольких областях. Например, Саша Кондратов был гением в математике, лингвистике, поэзии, физике и цирковом искусстве. На мизинце его красовался самодельный оловянный перстень в форме черепа…
Мать симпатизировала друзьям, подкармливала их. Выслушивала хвастливые, безумные излияния.
Она изображала толпу, (Какой же гений без толпы, без черни?!..) Она умышленно задавала наивные вопросы. Как бы делала выкрики из переполненного зала.
– Скажите, Паустовский талантливый? – интересовалась она.
– Паустовский? Дерьмо... – академически реагировал собеседник.
– А Катаев?
– Полное дерьмо…
В 76-м году три моих рассказа были опубликованы на Западе. Отныне советские издания были для меня закрыты. (Как, впрочем, и до этого.) Я был одновременно горд и перепуган.
Друзья реагировали сложно. Одни предостерегали:
– Вот увидишь, тебя посадят. Пришьют какую-нибудь. уголовщину, и будь здоров!..
Другие высказывались так:
– Напечатали, а что толку? Тиражи на Западе микроскопические. Там не заметят. И тут все дороги закроют…
Третьи как будто осуждали:
– Писатель должен издаваться на родине…
И только мать все повторяла:
– Как я рада, что тебя наконец печатают!..
Затем пошли неприятности. Меня отовсюду выгнали. Лишили самой мелкой халтуры.
Я устроился сторожем на какую-то дурацкую баржу — и оттуда выгнали.
Я стал очень много пить. Жена и дочка уехали на Запад. Мы остались вдвоем. Точнее – втроем. Мама, я и собака Глаша.
Началась форменная травля. Я обвинялся по трем статьям уголовного кодекса. Тунеядство, неповиновение властям, "иное холодное оружие".
Все три обвинения были липовые.
Милиция являлась чуть ли не каждый день.
Но я и тут принял защитные меры.
Жили мы на пятом этаже без лифта. В окне напротив постоянно торчал Гона Сахно. Это был спившийся журналист и, как многие алкаши, человек ослепительного благородства. Целыми днями глушил портвейн у окна.
Если к нашему подъезду шла милиция, Гена снимал трубку.
– Бляди идут, – лаконично сообщал он.
И я тотчас запирал двери на щеколду.
Милиция уходила ни с чем. Гена Сахно получал честно заработанный рубль.
Так мы и жили.
Мать все повторяла:
– Я рада. что тебя наконец печатают…
Затем меня неожиданно посадили в Каляевскую тюрьму. Подробности излагать не хочется. Скажу лишь одно – в тюрьме мне не понравилось.
Раньше я говорил старшему брату:
– Ты сидел в лагере… Я служил в лагере… Какая разница? Это одно и то же…
Сейчас я понял. Это вовсе но одно и то же. А подробности излагать не хочется…
Затем меня неожиданно выпустили. И предложили уехать. Я согласился.
Я даже не спрашивал, готова ли к отъезду мать. Меня изумило, что есть семьи, в которых эта проблема решается долго и трагически.
С Глашей тоже не было хлопот. Пришлось уплатить за нее какие-то деньги. По два шестьдесят за килограмм ее веса. Глашу оценили чуть дороже свинины. И значительно дешевле нототении…
Сейчас мы в Нью-Йорке, и уже не расстанемся. И прежде не расставались. Даже когда я надолго уезжал…"

©️ Сергея Довлатова "Наши".

Толя, спасибо!
Перечесть Довлатова всегда в кайф!

а может преступление и наказание

Леонид Филатов.
Муха-цокотуха
(пародия на Юрия Левитанского)

Вот начало фильма. Дождь идет
Муха вдоль по улице идет.
Крупный план. Усталый профиль Мухи.
Ей за тридцать лет. Она не в духе.

В том, как она курит и острит,
Чувствуется скепсис и гастрит.
Дальше в фильме вот что происходит:
Муха в луже денежку находит.

Магазин. Изделья из фаянса.
Еле слышный запах декаданса.
За прилавком—грустный продавец.
Неврастеник. Умница. Вдовец.

В том, как он берет у вас червонец,
Чувствуются Чехов и Чюрленис.
Посмотрев предложенный товар,
Муха выбирает самовар.

Продолженье фильма в том же духе.
Муха дома. Мы в гостях у Мухи.
Том Хемингуэя. Бюст Вольтера.
Сиротливый привкус адюльтера.

Тонкая французская игра:
Муха в ожиданье Комара.
Он приходит. Он снимает плащ.
Он провинциален и ледащ.

В том, как он стыдится сантиментов,
Чувствуется бремя алиментов.
Тихо. Он молчит. Она молчит.
Самовар тем более молчит.

Он вздыхает. Муха понимает.
И из шкафа чашки вынимает.
Пьют без разговоров. Молча пьют.
Общий план. Всеобщий неуют.

За окном, в мерцанье сонных луж,
Чувствуется острый Клод Лелюш.

В одном городе где-то на Ближнем Востоке жил уже немолодой еврей со своей семьей. Жил неплохо. У него был дом, жена и дети, достаток. И город был в целом не так уж плох. И соседи его уважали. Жена и дети любили его. Но сам хозяин не чувствовал себя счастливым. От путников, которые с караванами верблюдов проходили через их город, он слышал рассказы о богатых, прекрасных городах и людях, которые были где-то там, за пустыней.

И вот у него родилась и окрепла мечта — уйти туда, в эти новые прекрасные места. Он никому не сказал об этом, втайне подготовил бурдюки с водой и вином, мешочек с сыром и лепешками и еще до рассвета, пока все спали, покинул родной дом.

Очень скоро он вышел за городские ворота и очутился в каменистой, мрачной пустыне. По этой пустыне он шел весь день, а когда наступила ночь, расположился на ночлег прямо под открытым небом, завернувшись в одеяло и предварительно выпив вина. Для того чтобы не сбиться с пути и знать, в какую сторону идти завтра утром, этот человек лег головой точно в направлении завтрашнего движения. Ночью он много ворочался и в конце концов перевернулся так, что его голова оказалась в точности в том направлении, откуда он пришел.

Утром путник встал, съел сыр и лепешку, выпил воды с вином и тронулся в путь. Шел он весь день. К исходу дня впереди показался прекрасный, утопающий в садах город. Путник был немного удивлен, потому что город очень походил на тот, который он покинул два дня назад. Усталый человек ходил по прекрасным, хотя и чрезвычайно знакомым улицам, и вдруг он нашел в городе улицу, очень похожую на ту, на которой он жил в покинутом им городе. На этой улице он нашел дом, как две капли воды похожий на тот, который он покинул. В нем он увидел женщину и детей, очень похожих на жену и детей, от которых он ушел. И он был принят в этот дом и остался там.

Жил он долго и в общем счастливо, но всю жизнь тосковал по родине...


Из книги Павла Рубинина «Всё простое — правда... Афоризмы и размышления Петра Леонидовича Капицы, его любимые притчи, поучительные истории, анекдоты»

ЛЮСТДОРФ

Утром солнце щекочет ноздри и норовит заглянуть в глаза. Глаза закрыты, но попробуй не открой, если на тебя так пристально и ласково смотрят. Начинаю улыбаться, чихаю и… просыпаюсь. Родители уже встали. Папа возится в саду, а мама собирает завтрак. Норовлю схватить что-нибудь, но мама недовольна:
- А мыться?
Умываюсь своеобразно. До моря метров двадцать по тропинке. Захватываю мыло, зубную щетку и пасту «Поморин» и лечу вниз. А внизу… Берег пуст. И это в разгар лета! Дачный коллектив существует только второй год, и очень-очень немногие знают сюда дорогу.
Впрочем, неподалеку, наверху возле обрыва, прямо возле начала спуска идет стройка. Тут будет база отдыха Союза театральных деятелей. Так что, народу сильно прибавится. Но это будет нескоро.
Умываюсь и… Нет, не удержаться! Оставляю причиндалы на берегу и плыву, плыву…
На обрыве показывается мама и машет рукой. Спешу обратно. На веранде диспозиция поменялась. Чайник кипит, родственнички у барьера.
Родственички встают поздно. Сперва на веранде показывается дядя Миша – Мишигине, как тихонько, чтоб мама не услышала, называет его папа. Тихонько не потому, что папа как-то опасается маминого гнева, а просто не хочет ее огорчать. Дядимишина жена тетя Гита – мамина двоюродная сестра. Ох, я никакой клички для тетки, пока, не придумал. Менингита, разве что? Только папа и оценил. А мама… Еще и плачет…
- Мишуня! Иди, умойся! – уговаривает дядю Мишу тетя Гита.
Но Мишуня не спешит.
- Сейчас, сейчас, Гитунечка!
На самом деле, он надеется, что как-нибудь пронесет, и можно будет не умываться.
А родственники-соседи буквально перегибаются через барьерчик, разделяющий веранды, изучая, что у нас на столе.
В принципе, на столе нашем нет ничего особенного. Газ сюда еще не провели, так что готовка происходит на электроплитке. Вскипел чайник, отварены яйца, масло в кастрюльке с водой, хлеб, помидоры, огурцы, редиска… Скудно.
У соседей и того нет. Они продукты принципиально не покупают. Мне иногда кажется, что пушкинский Скупой, по сравнению с ними, мот и транжира. Папа, в этом вопросе - склоняется в сторону Шейлока. А мама просто страдает. Мы ее жалеем и плохо стараемся помалкивать.
Мы с папой вчера сказали маме, что ежели она их позовет, мы из-за стола уйдем. Хватит! Надоели! Месяц уже на голове сидят.
- Ива! – взывает из-за барьера тетя Гита, - ты брынзу поставить не забыла? Шурик – это я! – ее очень любит!
Редкое шуриколюбие, особенно после вчерашнего: - А чтоб тебя холера задавила!
Это праздничное пожелание я получил, когда пресек попытку тетки порыться в мамином кухонном шкафчике.
Мама с папой работают. Так что, охрана семейной собственности возложена на меня. Тетка с мужем целый день кружат и жужжат около. Тетка гордо называет себя домашней хозяйкой. Все ее хозяйствование, по крайней мере, тут, заключается в том, что она тырит у нас продукты.
- Тебе что жалко? – говорит мама и добавляет: - Не будь мелочным!
Я не хочу быть мелочным, стараюсь, но родственничков терпеть не могу с детства. А тут… У меня с ними особые отношения. В рукопашную они еще не перешли. Впрочем, наверное, и не перейдут. Мишигине труслив. Он как-то пытался за что-то меня проучить и даже замахнулся.
- А ну, а ну… - ласково проговорил я, беря со стола нож.
- Убивают! – тихенько прошептал он.
- Кого? – я был весь участие.
Вечером они нажаловались родителям, и я имел, что послушать.

***
- Хочешь, я подарю тебе танк? – спросил как-то дядя Миша.
- Хочу! – радостно ответил я. Танка у меня не было. Да и игрушек, вообще не было. Катушки от ниток, кубики… Трудное время… Послевоенное…
- Жди 1 апреля! – посулил он.
Дело было в феврале, и я принялся ждать. Десятого апреля дядя Миша и тетя Гита в очередной раз к нам пришли. Знаете почему? У нас всегда раньше отмечали 10 апреля – день освобождения Одессы. Большой праздник. Спросите:
- Гостей собирали, стол накрывали, а жили скудно, как это?
А так. Знаете, какая главная поговорка одесситов? «Лопни, но держи фасон!».
Вот и держали…
Сели за стол. Я все ждал, ждал… А танка не было. Терпение лопнуло.
- Где танк? – громко спросил я у дяди Миши.
- Какой танк? – удивился он.
- Ты обещал 1 апреля танк!
- 1 апреля, - мерзко заржал он, - никому не верю! – Его жена заржала вместе с ним.
- Вот дурачок!
Смеясь, дядя Миша грязным от селедки пальцем щелкнул меня по носу.
Я вышел из-за стола. Но я как-то умудрился выйти из-за стола так, что все заметили.
- Шурка, ты чего? – спросила мама.
- Не буду с ними за столом сидеть! – буркнул я.
- Не дури! – отмахнулась мама и обратилась к папе: - Скажи ему!
Папа молча встал из-за стола и сел рядом со мной на бабушкину кровать.
-Ну, что, Шурка, сыграем в города?
Хитрый какой! Он всегда у меня в города выигрывал!
- Посижу-ка я с вами! – подсел к нам папин брат дядя Гриша.
- И я! – встала из-за стола мамина подруга тетя Люба. Ее муж, дядя Миша, но другой дядя Миша – совсем-совсем хороший и добрый, встал вслед за ней. Потом встали тетя Нина и дядя Жорж. И Ривочка – мамина подруга. И тетя Зина с дядей Абрашей.
За столом остались тетя с дядей, мама и бабушка.
- Пойду чайник поставлю! – спохватилась бабушка.
А мама смотрела на папу. А папа на нее. И твердел лицом.
Мама встала. Но от стола не отошла. Стояла, держась за стул, словно боялась упасть.
- Мама! Иди к нам! С нами лучше! – обнаглев, позвал я.
- Кому-то пора спать! – жестко сказал папа. Маму обижать не смел никто! Даже я.
Можно было, конечно, зареветь. Но я не имел на это права.
- Ребенок крошки не съел! Он пойдет спать голодным! – забеспокоилась бабушка.
- Ничего! Один раз можно! – ответил папа.
Ах, так!
- А сказку? – потребовал я. Сказку на ночь мне читали всегда. А я всегда выбирал того, кто будет читать. Это считалось большой честью быть выбранным.
- Один раз обойдешься без сказки!
Тогда я остановился и стал смотреть на дядю с тетей, которые сидели одни за столом.
- За что? – спросил я. – Из-за них?
Папа тоже стал смотреть на дядю с тетей. Наверное, у него был недобрый взгляд. И они встали и ушли.
А на следующий день, уже вечером, дядя Гриша принес мне… Нет, не танк, а заводной грузовик зеленого цвета.
- Танков в магазине не было! – оправдывался он.

***
- Ива! – не унимается тетя Гита, - а редиску ты помыла?
- Можно я их пошлю? – спрашиваю у папы.
- Куда? – интересуется отец.
- В жопу, наверное. Ты ж другие слова не одобряешь!
- Смотря когда… - размечтался папа. Но тут же поправляется:
- Я тебе пошлю!
Делает он это громко. Нависает пауза. Я сижу паинькой, мама настораживается, папа смущен.
Родственники, осознав, что на этот раз насчет пожрать на шару им не обломится, неодобрительно фыркнув, скрываются у себя. Жрать стыренные припасы.
- Кусочники! – говорит папа.
- Она моя сестра! – защищается мама.

***
Не знаю, кому в партии и правительстве пришла в голову идея раздавать трудящимся садово-огородные участки. Тем более, мне неизвестно, каким образом дядя Миша попал в разряд трудящихся. Короче, участок на 15 станции Люстдорфа он хапнул. И что? На участке же надо что-то сажать и строить. Надо! Не то в партком-профком вызывают…
По уму надо бы участок отдать, раз сам ни на что не способен. Оторвать, так сказать, от себя.
В общем, родственнички вспомнили о нас.
- Ивин муж, как там его… Он же строитель! – молвила, небось, тетя Гита.
- Он нам построит дом! – обрадовался дядя Миша.
- И себе тоже! – поджала губы тетка.
- Но дом-то на мне будет! – захлопал в ладоши дядя Миша.
- Верно! – похвалила его тетя Гита. И тут же опечалилась:
- У них еще и Шурка есть!
- Ну, и что? – не догнал дядя Миша.
- Он мне унитаз застеклил, он твой портрет у них в уборной повесил, из-за него мы с Ивой поссорились… - стала перечислять убытки тетя Гита.

***
Несколько лет назад маму наградили путевками круиза по Волге. Встала проблема – на кого оставить меня? Мне тогда было лет четырнадцать, и одного оставить не решились. И я их понимаю. Не понимаю другого – зачем они доверили присмотр МишиГите?
Война началась с первого же дня после отъезда родителей и не умолкала.
Из Шурки я сразу превратился в Эйты.
Все наши шкафы и буфет, которые никогда не запирались, подверглись обыску и расхищению.
- Я только поносить! – говорила тетя Гита, примеряя мамину одежду.
Я потребовал вернуть шмотки на место. Ноль внимания. Когда родственнички вернулись с вечерней прогулки, на двери в комнату, которую они заняли, висел замок, а я сидел за столом и оттачивал ножи, сделанные из гвоздей, положенных под трамвай.
- Что это? – взвыла тетя Гита.
- Ножи для метания! – пояснил я.
На этом переговоры были окончены. Тетка вернула в шкаф мамины вещи, а я запер этот шкаф и положил ключ в карман.
Честно говоря, эти три недели я жил впроголодь. Родители оставили тетке деньги – и немалые! – на мое пропитание. Тот случай. Мне доставались хлеб с маслом или килька в томате. На остальные деньги жрали родственники, причем, при мне.
Хорошо, что во дворе у меня был полный кредит. Соседи давали деньги в долг, подкармливали…
Кстати, часть одолженных денег пошла стекольщику, который умело и чисто застеклил наш унитаз. Я тоже внес лепту в этот проект, скормив – тайно, конечно – тетке полпачки пургена. А для того, чтоб ей было на унитазе не так обидно, повесил в сортире портрет дяди Миши.
После этого инцидента родственнички покинули наш дом, прихватив, в виде компенсации, несколько серебряных вилок.
По приезде, маму окружили соседи, сообщившие, что Шурка, конечно, тот еще хулиган крученный, но все-таки ребенок, а ребенок должен кушать, а не ходить голодный. Тут уж тетка поимела, что послушать. Мама меня очень любила!
Так что, родственнички забрали свой сундук и свалили надолго.

***
Да, кстати, я ж о сундуке ни слова. А это потеря квалификации. Ибо сундук – это главное и решающее.
Когда-то, в незапамятные времена Гита-Миша, нет, МишиГита лучше, приволокли к нам небольшой сундук и жалобы на соседей. По их выходило, что в сундуке все, нажитое непосильным трудом, а соседи – сволочи и другие эпитеты! – зарятся. А вот родители мои – честные. Поэтому родственнички страстно желают доверить маме с папой сундучок. Мама согласилась, несмотря на сурово нахмуренные папины брови. Так что, сундук стал жить у нас. А чтоб не подвергать искушениям нашу семью, родственнички обвязали сундук цепочкой и замкнули ее на замок.
Так что, сундучок стоял себе в углу. Жил-поживал, короче. Но стоило МишиГите сотворить очередную пакость, как сундук из нашего дома изымался.
Вот и в тот раз МишиГитина мебель исчезла.

***
Воскресенье. А дел невпроворот. Папа выходной и затеял постройку забора. Столбы уже врыты. К ним надо прибить толстые брусья, а к брусьям штахетины. Брусья эти длинные, метра по три. А их еще и надо прибивать ровно. А для этого двое должны брус держать, а один приколачивать. Но нас только двое… Дядя Миша от участия в строительстве забора отказался.
- Мне на солнце вредно!
Как будто нам полезно.
На мое нейтральное почти, но громкое: - Тунеядец! – выскакивает тетя Гита и верещит так, словно у нее хотят насильно забрать десять копеек. Я с восторгом узнаю о себе много нового и интересного. К сожалению, поток информации вскоре надоедает и папе приходится почти шепотом сказать: - А ну тихо! – и тут же наступает тишина. Папу они побаиваются. Я им когда-то выдал страшную тайну, рассказав, что папа служил в разведке, и у него был любимый прием, которым он убил сорок с чем-то фашистов голыми руками. Родственнички как-то видели папин иконостас на военном кителе, так что, сомнений мой рассказ не вызвал. МишиГита срочно линяют к себе и запирают дверь. Хорошо им там, ведь на солнце градусов сорок.
А мы с папой идем купнуться.
Берег пуст. Пока папа раздевается, иду вдоль кромки воды. Есть. На мелководье лежит глоска, принимает солнечные ванны. Цап! Одна есть! Иду дальше. Хлоп! Хлоп! Хлоп! За один проход четыре рыбы. Не так плохо, да?
Папа, искупавшись, уходит домой, прихватив мою добычу, нанизанную на прутик. А я ненадолго остаюсь поплавать. Но не плавается. Лежу на спине, прикрыв глаза. Хорошо…
Свекла отварена мамой еще вчера. Отвар все еще в погребе, отрытом когда папины солдатики строили наш дом. Если честно, стройбатовцам в тыщу раз лучше поработать у нас, чем на стройке. И кормят нормально, и деньги дают, и море рядом…
Но я не о том. Мама уже отварила яйца вкрутую – их надо будет раздавить вилкой прямо у себя в тарелке. Папа режет мелко-мелко зеленый лук, отварную картошку и морковку, огурцы, докторскую колбасу. Мама натирает на терке сваренную свеклу. Добывается свекольный отвар из погреба. Теперь последний штрих – сметана. Вы уже поняли, что свекольник – моя любимая летняя еда. На второе – глосики. Родителям по одному, а мне – добытчику! – две рыбки.
- Ребенок растет, ему надо питаться! – говорит мама.
МишиГиты собрались магазин.
- Ива! Тебе ничего не нужно? – спрашивает тетка.
- Нет! – отвечаем мы все дружно и хором.
Продукты, купленные родственничками, дорожают почти вдвое, зато прилично теряют в весе.

***
Мы с папой с самого начала против были, когда эти – о, я теперь их буду называть – эти! – пришли насчет дачи совместной.
Заливались насчет – море, воздух, кислород…
Я тогда тихо пробурчал:
- Будет все наоборот…
А последний аргумент они приберегли. Им и закончили:
- Все Шурику останется! У нас же никого нет!
Короче, маму уломали, а там все, как по рельсам. Мама на папу умоляюще посмотрела, папа и сдался. А меня никто и не спрашивал. Два – за! Стало быть, принято. Демократия…
На следующий день Мишигиты сундук свой принесли. Все! Печать поставлена.
- Мы вам доверяем самое дорогое…
А на самом дорогом – цепь с замком.
Дачу построили быстро. Еще весной.
А как тепло стало, в конце апреля, примерно, занялись мы с папой садоводством. Деревья купили, сажать стали. Мама помогала, а эти – можно их и так звать! – нет. Не царское это дело в земле копаться. Но на участок наезжали. Приедут, усядутся на своей веранде, дышат.
Знаете, а мне сажать деревья, а потом виноград понравилось. Есть в этом радость, есть! Даже ямы копать нескучно. Деревца тонки, коротенькие, метра полтора не больше…
И все – все! – принялись! Зря эти про себя, но так, чтоб слышно было, нас мичуринцами обзывали.
- А слабо этому в рыло дать? – спросил я папу.
- Не слабо! - родитель отвечает, - А дальше? Что не помнишь?
Помню… Еще как помню!

***
Один раз они пришли проведать свой сундучок и что-то там сходу не нашли. Гита осталась рыться дальше, а Мишигине выскочил со скандалом:
- Обокрали! Ответите…
Мама в слезы, а папа его за барки…
Тут Гита орет:
- Миша! Миша! Нашла! Нашла!
Мама сразу:
- Я тебя прошу! Я тебя прошу!
Мишигине:
- Извиняюсь! Извиняюсь!
Папа отпустил его и пошел мыть руки.
Один я за семью заступился. Такой текст выдал! Не зря же целыми днями во дворе настоящий мужской язык осваивал!
Гите:
- Сука рваная!
Мише:
- Пидор комнатный!
Это самое приличное.
Ну, папа меня быстро унял. Положил руку на плечо крепко так. Я и замолк.
Эти, как ошпаренные, выскочили. А потом вернулись. За сундуком.
Но через месяц его опять принесли. Как ни в чем не бывало.
Ну, скажите: нормальные, да?

***
И опять переношусь туда, в жаркое лето. Потому что надо, наконец, прибить штакеты. Их решено прибивать с двух сторон. По фасаду и справа, где участок еще не заселен, а вместо дома черная, покосившаяся будка. Слева забор не нужен. Там живут добрые соседи по имени Мельниченко, и от них городиться и в голову не приходит.
Штакеты прибивать тяжело. Брусья пружинят. Предлагаю рационализацию. Оттаскиваем штакеты на веранду, сверлим сверху и снизу отверстия электродрелью. В-жжик и все.
Правда, родственники недовольны – шум мешает. Они, видите ли, сюда отдыхать приехали. Какая новость! Радую их предложением принести четыре клочка ваты для затыкания ушей.
- Бесплатно! – добавляю.
Но их и это не устраивает. Ну, ничем, не угодишь! Приходится идти на жертвы. Включаю на всю громкость приемник, транслирующий «Уроки коммунизма». Против таких уроков они возражать не смеют, посему замолкают. Более того, скрываются в комнате.
Просверленные штакетины прибивать легко. Так что, дело спорится. Прибиваю и подозрительно гляжу на папу. А папа разводит краску. Ну, явно Тома Сойера из меня сделать норовит. Хотя… Подле дорожки имеется наш деревянный шезлонг. Любимец у Мишигине. Всегда норовит в него усесться. Шезлонг крашу первым. А для верности ставлю рядом табуретку. А на табуретку тарелку с нарезанным на дольки яблоком. Капкан готов. Оглядываюсь на папеньку. Он улыбается, причем, одобрительно.
Ну, теперь можно красить даже забор. Тем более, надо как-то и время скоротать. А оно идет время. Вот я уже до калитки дошел. Фу-у, наконец показались. Тетка рысью в заветный домик, который далеко за домом нашим, в самом конце участка. А Мишигине зорко озирает окрестности. Увидел шезлонг. Пикирует!
Ура!
Его воплям позавидовал бы Джонни Вейсмюллер, он же Тарзан. На зов любви летит тетка из сортира, роняя клочки газеты.
Вот я сволочь!
Папа отвернулся. Его трясет. Мама разводит руками. И чего его потянуло в наш шезлонг.
- Предупреждать надо! – разоряется Гита.
Музыка…

***
Оказывается, у Гиты есть двоюродный брат с отцовской стороны. Он маленький, лысый вдовец, но у него есть дочка. Красивая девочка лет семнадцати. Мне она сразу понравилась, но вида не подаю. Зато подаю голос по каждому поводу. Родители глядят на меня удивленно, МишиГита с ненавистью, а девочка не смотрит вообще.
Они остаются ночевать! Сидят на веранде, обсуждают планы. А я за барьерчиком, на топчане. Меня не видно. Держу книжку в руках для конспирации.
Интересно, где она ляжет?
Хотя… Какая разница? Разве я осмелюсь?
- А как тебе этот хулиган? – это тетка ее спрашивает.
- Понравился, тихий такой…
Ликую!
- Ти –и-хий? – МишиГита хором начинают заикаться. – Да это же исчадие ада! Мерзавец с уголовными наклонностями.
А Мишигине еще добавляет:
- Придушил бы!
Джигита?
- Не смей! Он чуть что за нож хватается!
Изя, ее брат:
- И как вы с таким негодяем на одной даче?
МишиГита (хором)
- Ива же не виновата, что у нее такой сын растет. Он в папочку своего. А сестру, хоть как-то, поддержать надо, хоть она этого и недостойна!
- Папа! Я уже его боюсь! Поедем домой! – просит Сима.
И они уезжают.

***
- Ива! Почему твой сын не здоровается?
- Как не здоровается?
- А так! Смотрит волчонком и молчит!
Первый день, второй, третий…
Я молчу. Папа молчит, но катает желваки. Мама молчит и даже не всхлипывает. Они тоже слышали разговор этих, как их, соседей.
Четвертый день, пятый…
Мама просит папу уехать. Они собираются. Я уезжать в город отказываюсь. Категорически.
- Пусть остается! – говорит папа. Глаза у него темные-темные.
Остаюсь. Соседей не замечаю. Уходя, даже на пляж, запираю двери. Ключ беру с собой.
Купаюсь. Ловлю рыбу. За продуктами хожу на семнадцатую станцию. Покупаю, в основном, овощи и хлеб. Жарю глосей, бычков. Отвариваю картошку…
Эти снуют рядом, принюхиваясь. Близко не подходят.
Через неделю появляется папа.
- Как ты? – спрашивает. И добавляет: - А маму я не пустил.
- И правильно. А я отлично…
Искупавшись и отдохнув, папа уезжает.
Присутствие соседей гнетет. Все время противно на душе. Они вычеркнуты из жизни, но они есть, есть, есть. На них натыкаешься взглядом, задумавшись о чем-то хорошем или просто размечтавшись.
И, при этом, я их, все-таки, не ненавижу. Брезгую.
Уезжают.
Я тоже.

***
В августе мы еще несколько раз выбирались на дачу. Два-три дня проходили спокойно и радостно. Потом появлялись родственники. Откуда они узнавали, Бог ведает. Но узнавали. - Моя дача! – через два слова на третье говорил Мишигине.
- Ты же гвоздя тут не забил! – вырвалось как-то у папы.
- А зачем? – удивилась дражайшая cука-половина Мишигине, - Вы же должны оправдывать свой отдых!
А потом настала осень.
Где-то в ноябре Мишигине пришел за сундучком. Он вошел поспешно, едва поздоровавшись, бегло – представляете! – проверил цепь и замок, ухватился за ручку и практически сбежал.
- С чего бы это? – обронила мама.
Было с чего, оказывается.
В феврале, кажется, мамина подруга встретила в городе МишиГиту. И они ей сообщили, что дача продана.
- Все равно отдыха не получалось! – сказали они. И добавили: - Скажи Иве, что мы рассчитаемся до копейки.
Рассчитались…
Двадцать шесть рублей и десять копеек принесли. В эту грандиозную сумму оценили они нашу половину от дачи, сад и виноградник.
Ну, что? Я сказал им, куда засунуть эти деньги.
Мама плакала.
А папа тихо-тихо молвил:
- Пшли вон! – и почему-то полез за пояс сзади под пиджаком.
И они исчезли. Навсегда.
В конце концов половина дачи за то, чтоб их больше не видеть, это же даром. Правда?

(Александр Бирштейн)

Он подсел ко мне в очереди к терапевту. Очередь тянулась медленно, читать в темноватом коридоре было невозможно, я уже истомилась, поэтому, когда он обратился ко мне, я даже обрадовалась.
— Давно ждете?
— Давно, – ответила я. – Уже второй час сижу.
— А разве вы не по талону?
— По талону, – уныло ответила я. – Только тут все время без очереди проходят.
— А вы не пускайте, – предложил он.
— Сил у меня нет с ними ругаться, – призналась я. – И так сюда еле дотащилась.
Он внимательно посмотрел на меня и сочувственно спросил:
— Донор?
— Почему «донор»? – удивилась я. - Нет, никакой я не донор…
— Донор-донор! Я же вижу…
— Да нет же! Я кровь сдавала в первый и последний раз в институте, в День донора. Упала в обморок – и все, больше никогда.
— А вы часто вообще в обмороки падаете?
— Нет… Ну, бывает иногда. Я просто так часто падаю. Шла-шла, и вдруг упала. Или с табуретки. Или спать. Вот так вошла домой, увидела диван – и сразу упала.
— Это не удивительно. У вас почти не осталось жизненных сил. Ваш сосуд опустошен.
— Кто опустошен?
— Сосуд жизненной энергии, – терпеливо пояснил он.
Теперь уже я внимательно посмотрела на него. Он был симпатичный, но немного странный. Вроде бы молодой, не больше тридцати лет, но глаза! Это были глаза мудрой черепахи Тортиллы, из них вроде даже шел свет, и в них плескалось столько понимания и столько сочувствия, что я просто впала в ступор.
— А болеете вы часто? – спросил он.
— Нет, что вы! Редко болею. Я очень сильная. Вы не смотрите, что я на вид худосочная.
— «Худо – сочная», – раздельно произнес он. – Вслушайтесь же! «Худые соки» – вот что лежит в основе вашей конституции. Отношения с родителями не очень?
— Не очень, – призналась я. – Отца я почти не помню, он с нами давно не живет. А вот с мамой… Я для нее до сих пор малышка, она все время учит меня жить по ее правилам и что-то требует, требует, требует…
— А вы?
— Когда силы есть, отбиваюсь. А когда нет – просто плачу.
— И вам становится легче?
— Ну, немного. До следующего скандала. Вы не подумайте, она же не каждый день так. Раз или два в неделю. Ну, иногда три.
— А вы пробовали не давать ей энергии?
— Какой энергии? Как не давать? – не поняла я.
— Вот смотрите. Мама провоцирует скандал. Вы включаетесь. Заметьте слово: «включаетесь»! Как электроприбор. И мама начинает подпитываться вашей энергией. А когда скандал закончен, ей хорошо, а вам плохо. Так?
— Так, – признала я. – Но что я с этим могу поделать?
— Не включаться, – посоветовал он. – Другого способа нет.
— Да как же не включаться, если она пробивает? – разволновалась я. – Она же меня как облупленную знает, все мои болевые точки!
— Вот-вот… Болевые точки – как кнопки. Нажал на кнопку – вы включились. А когда «пробивает», тогда и происходит утечка энергии! Это же в школе на физике проходят.
— Да, помню, что-то такое учили…
— А законы физики, кстати, общие для всех тел. И для человеческих в том числе. Просто в Школе Жизни мы зачастую двоечники и прогульщики.
— Как можно прогулять Школу Жизни?
— Да очень просто! Вот Жизнь дает тебе урок, а ты его учить не хочешь. И сбегаешь!
— Ха! Хотела бы я сбежать. Да вот что-то не получается.
— А так и бывает. Пока урок не пройдешь – будешь его раз за разом долбить. Жизнь – хороший учитель. Она всегда добивается 100%-ной успеваемости!
— Нет у меня сил на этих уроках сидеть. Вот видите, пришлось даже к врачу тащиться. Еле ноги передвигаю.
— С вами всегда так?
— Да нет. Временами. Вот последняя неделя – вся такая.
— А что происходило в эту последнюю неделю?
— Да самое интересное, что ничего особенного! Обычная рутина.
— Ну, расскажите мне про рутину. Если не жалко.
— Да чего тут жалеть? Говорю же, ерунда всякая. Ну, с мамой пару раз пообщалась. Все как всегда. Работа – никаких перегрузов. Со сменщицей поцапалась разок, но не сильно. Вечерами не напрягалась, только на телефоне висела, помогала ситуацию разрулить. А чувствую себя так, как будто на мне пахали всю неделю!
— Ну, возможно, и пахали, только вы не заметили. Что вы там разруливали по телефону?
— А, да это фигня. У подруги проблемы, ей надо было выговориться. Я просто предоставила ей большую жилетку.
— Выговорилась?
— Ну да, наверное. Каждый вечер по полтора часа – любой выговорится.
— А вы?
— Что – я?
— Вы – выговорились?
— Да нет же, я ее слушала! Ну, утешала, поддерживала, советы умные давала. А сама я ей не жаловалась, ей сейчас не до меня, у нее своих проблем хватает.
— Ну так я вам скажу: вы послужили не большой жилеткой, а сливным бачком. Она слила в вас весь свой негатив, а вы ей в ответ послали свою позитивную энергию в виде советов и поддержки. А сами ну ничуть не разгрузились!
— Но друзья же должны поддерживать друг друга!
— Вот именно: «друг друга». А у вас получается дружба «в одни ворота». Вы ее – да, а она вас – нет.
— Ну, не знаю… Что ж теперь, отказать ей в помощи? Но мы же дружим!
— Это вы с ней дружите. А она вами пользуется. Хотите – верьте, хотите – проверьте. Начните с первого же слова рассказывать ей о своих проблемах, и посмотрите, что будет. Вы удивитесь, насколько этот метод энергосберегающий.
— Да, вы знаете, неплохо было бы… В смысле побольше энергии.
— Говорите «неплохо». А сами ее разбазариваете!
— Но я же не думала! С такой-то точки зрения… Хотя сейчас вот вы сказали – а ведь точно. Я с ней поговорю – и как будто вагоны грузила.
— Это она вас грузила. А вы принимали на себя ее груз проблем. Оно вам надо?
— Да нет, конечно… Зачем мне? У меня своих проблем выше крыши.
— Какие же?
— Да разные. Например, муж. Бывший. Я его люблю – ну, чисто по-человечески. А может, и больше. А у него другая семья. И там все неблагополучно. Она его приворожила. А мне его жалко, он ведь хороший! И все-таки родной человечек…
— Эти переживания доставляют вам радость?
— Что вы! Какую радость??? Сплошные мучения. Я ведь все думаю, думаю, как ему помочь, и не знаю…
— А вашему мужу сколько лет?
— Он немного старше меня. Но это неважно!
— Важно. Взрослый человек в состоянии сам решать свои проблемы. Если хочет, конечно. И если не привык перекладывать их на других. Вы с ним общаетесь?
— Да, конечно! Он приходит навестить детей. Ну и поговорить. Пожаловаться, как ему там плохо.
— И вы его жалеете. Да?
— Ну конечно, жалею! Сердце кровью обливается. Ему же плохо…
— А вам, стало быть, хорошо.
— Нет, мне тоже плохо.
— Тогда сами подумайте: и чем же вы можете ему помочь? К его «плохо» добавить свое «плохо»?
— Нет! Нет! Я ему дарю то, чего у него нет в той семье. Понимание… Поддержку… Тепло…
— А взамен?
— Не знаю. Благодарность, наверное?
— Ну да. Он благодарит и несет то, что вы ему дали, в ту семью. Потому что там требуют, а своего тепла у него не хватает. Тогда он берет это у вас. А знаете, почему вы обессилены?
— Нет, я как раз по этому поводу к терапевту иду. Чтобы он сказал.
- Ничего он вам не скажет. Терапевт лечит симптомы. Ну, витамины пропишет, может, массаж. И все! А причины, причины-то останутся!
— Какие причины?
— Вы не любите себя. Вы пытаетесь любить других, не полюбив прежде себя. А это так энергозатратно! Вот и чувствуете себя выпотрошенной.
— И что же делать?
— Я посоветовал бы обратиться лицом к себе. И подумать, нужно ли вам так выкладываться, чтобы другим было хорошо. Причем за счет вашей жизненной энергии. Скиньте их с себя! Перестаньте быть донором. Хотя бы временно! И начните любить себя, баловать себя, питать себя. Тогда через какое-то время вы наполнитесь и засияете. Как лампочка! И глаза ваши загорятся. И сердце нальется теплом. Вот увидите!
Он говорил вдохновенно, глаза его горели, и я думала – какой интересный человек! Такой умница! Интересно, кем он работает в жизни?
— Ну вот вы меня учите жить, а сами тоже больной! – вдруг сообразила я.
— Нет, я не больной. Я электрик. У меня просто обеденный перерыв. Кстати, уже кончается. Вон напарник идет со стремянкой, сейчас будем лампочки менять! До свидания, и здоровья вам! Душевного – прежде всего. И хватит быть донором!
Я так и осталась сидеть с открытым ртом, наблюдая, как мой знакомец вскочил и присоединился к мужчине постарше, который действительно шел по коридору со стремянкой. Боже мой, ну как я сразу не заметила, что он был одет в синий форменный комбинезон? Наверное, из-за его глаз – я ведь почти не отрывала от них взгляда.
И у меня ощущалось странное тепло в груди, как будто туда что-то влилось, такое приятное и живительное. Я даже почувствовала, что силы возвращаются ко мне. «Законы физики, кстати, общие для всех тел. И для человеческих в том числе», – так он сказал мне. Я вдруг ясно вспомнила, как на уроке физики нам показывали опыт с сообщающимися сосудами. Когда в один доливают воды, уровень в другом тоже поднимается. И наоборот. Наверное, пока мы общались, этот странный электрик поделился что-то таким, что в нем было – жизненной энергией, вот! И ее уровень у меня повысился. То есть он мне дал, а я взяла.
Я вскочила с места и помчалась по коридору, догоняя электрика.
— Погодите! Это что же получается? Вы – тоже донор?
— Донор, – улыбнулся он. – Только я, в отличие от вас, делюсь энергией добровольно, потому что у меня в избытке!
-— А почему ее у вас много? Есть какой-то секрет?
— Есть. Он очень простой. Никогда не позволять высасывать себя до дна, нажимая на кнопки, и никогда не включаться в то, что не в твоей власти. Вот и все!
И они с напарником свернули в какой-то кабинет – давать людям свет. А я задумчиво пошла по коридору обратно, по дороге раздумывая о том, что все равно хочу быть донором. Только сначала подкоплю Любви, чтобы мой источник жизненной силы наполнился до краев. И обязательно научусь нести людям свет – так же, как этот замечательный электрик с мудрыми глазами черепахи Тортиллы.

(Сетевое)

ОРАКУЛ

– Советскую власть уважать надобно! – говаривал папа. – Она всегда и обо всем откровенно предупреждает! Просто, трактовать ее сигналы надо уметь!
– О чем ты говоришь? – возмущалась мама. – У нас все и всегда абсолютно непредсказуемо!
Этот разговор происходил на фоне угроз Никиты Хрущева о том, что «нынешнее поколение советских людей» будет жить при коммунизме.
Слушая секретаря ЦК, я, было загордился… Отрезвил меня опять же папа:
– Началось! Надо бы продуктов подкупить! – а потом, правда, добавил, - Хотя на весь век все рано не хватит!
Папа как в воду глядел. В январе 1963 года на страну обрушился голод. Немногие помнят об этом, но я хорошо помню кукурузный и даже гороховый хлеб, за которым надо было стоять в очереди. Когда по радио и в газетах начали говорить о том, что ряды нашей партии крепки, как никогда, мы приободрились. Ждали перемен. И в 1964 году сняли Никиту Хрущева.
Как по мановению волшебной палочки появились в магазинах продукты и настоящий хлеб. Да что хлеб? Колбаса пяти сортов, сливочное масло, забытые давно шпроты!
Народ воспрял и даже стихи написал.
Товарищ, верь! Придет она
На водку прежняя цена,
И на закуску будет скидка!
Ушел на пенсию Никитка!
Впрочем, продовольственное изобилие продолжалось недолго. Газеты, радио и подключившееся к ним телевидение заговорили о борьбе за мир. И сразу, и безоговорочно подскочил конкурс в вузы с военной кафедрой. Оказывается, не только мой папа умел распознавать знаки советской власти.
Даманский, Египет+ Сирия, Прага, Ангола, Йемен, Вьетнам, Конго, Куба… Вот места наиболее активной и последовательной борьбы за мир нашей страной. Не без жертв, не без…
Когда заговорили о том, что империализм сжимает нашу страну кольцом, случился Афган. Войну там окрестили народно-освободительной, и сразу стало ясно, что воевать придется нашим парням.
Когда заговорили о победах советского оружия, стало ясно, что афганцев не победить.
Потом заговорили о небывалой дисциплине в рядах советской армии…
– К чему бы это? – не успел спросить себя я, как нас, работавших в городке Ильялы, подняли ночью.
Оказалось, что взбунтовался эшелон с воинами-чеченцами, направленными в Афганистан. Они убили сопровождающих, разгромили станцию Ходжейли и приближались к областному центру Ташаузу. Чем мы могли помочь? Горстка служащих военкоматов области и районов, нас пятеро и полсотни работников компрессорной…
Эшелон тогда без остановок пропустили до Чарджоу, а там загнали в тупик, где его ждали войска и танки…
Новый генсек Михаил Сергеевич Горбачев сходу заговорил о дружбе народов СССР. Следовало ожидать резню. Она вскоре и последовала. Как можно простить Карабах и Вильнюс, Ригу, Баку и боль мою вечную Тбилиси?
Потом заговорили сверху, что Советский Союз, как никогда прочен. И все поняли, что дни страны, простите за рифму, сочтены.
Но еще до этого, до этого Михаил Горбачев сделал то, за что многие и многие ему благодарны. Он вывел наши войска из Афганистана.
Я был тогда в Советабаде и видел, как они выходили…
«Праздник со слезами на глазах»? Да, такое определение подходит!
Воинов-афганцев объявили героями, а полки-дивизии, где они служили, образцовыми. Поэтому их сразу же расформировали!..
А потом объявили референдум на тему существования СССР. По цифрам озвученным населению, большая часть этого самого населения захотела жить в едином и нерушимом Советском Союзе. Дни СССР были сочтены.
Даже страшно приводить лозунги периода нынешнего. Чего стоит вот этот!
"ВСТАВАЙТЕ УКРАИНЦЫ ПРОТИВ ЯНУКОВИЧА И БУДЕМ ЖИТЬ ЛУЧШЕ!"
Встали…

(С) Александр Бирштейн