Что почитать.

Про любовь. С того самого одесского двора.

НЕДОЖЕНИХИ
Мадам Берсон прихватила Межбижера за шиворот, затащила в угол двора, закрыла собой путь к бегству и стала засучивать рукава.
- Бить собралась? – горько спросил Межбижер, приученный ко всему.
- Буду! – пообещала мадам и даже не стала скрывать: - Сильно!
- За почему?
- За то, что на мене жениться не хотишь!
- Я то за… - огорошил ее Межбижер, - но Герцен…
- Шо Герцен? – не поняла мадам.
- Ревнует… - начал, было, Межбижер, но замолчал.
- Говори! – загорелась мадам.
Но Межбижер отрицательно замотал головой.
- Говори шлимазл! – осерчала мадам.
Но Межбижер молчал, как дохлая тюлька.
- Убью! – усугубила ситуацию мадам.
- И что?
Тогда мадам сдалась и показала ему рубль. Но подлец-Межбижер только сплюнул ей под ноги. В другие времена такой поступок сулил бы немедленную, но очень болезненную смерть. Тут даже к гадалке тете Симе не ходи. В другие времена… А тут…
- Пять! – потребовал Межбижер.
Пришлось раскошелиться. Ибо Герцен вам не какой-то мусорный шлимазл типа Межбижера, а самый завидный жених от Греческой до Малой Арнаутской!
Спрятав пятерку в потайной карман кальсон, Межбижер выдал тайну:
- Ревнует Герцен. Но боится признаться. Он стеснительный…
Такая ценная информация пятерки, конечно, стоила. Мадам вынула еще рубль, безропотно отдала Межбижеру и попросила – попросила! - передать Герцену, чтоб не ревновал, а, наоборот, надеялся.
Рубль Межбижер прятать не стал, а просто понес к воротам, как флажок.
- Межбижер, вы таки разбогатели? – первой заметила валюту тетя Аня.
- Немножко!
- И за где?
- Мадам Берсон выделила! – не стал врать Межбижер.
- За почему? – поразилась тетя Сима.
- За так!
- Наглый ложь! – взвыли соседи, хорошо знавшие мадам.
- Не утомляйте мне уши, - обиделся Межбижер, - мадам вообще все мои желания выполняет.
- Все?
- Все! – подтвердил Межбижер. – Могу поспорить!
- На скольки?
- На рубль! Но с каждым!
Ничего себе! Каждый из граждан рисковал рублем, а Межбижер минимум шестью. Посовещались. Решили спорить. Оставалось определить предмет спора.
- А пусть выйдет во двор голая! – предложил Камасутренко. Он, как вы знаете, фамилии соответствовал.
Но дамы возражали. Так что сошлись на трико и бюстгальтере.
Поспорили…
И Межбижер порысачил к мадам.
- Я все передал, - сообщил он, запыхавшись, - Герцен, таки, почти счастлив!
- Почти?
- Ну, да! Его волнует фигура!
- Какая фигура?
- Твоя! Бэдра… - сообщил Межбижер, потом подумал и, с сомнением, добавил: - и талия…
- И что?
- В почти приличном виде! – успокоил ее Межбижер. – И во дворе!
- А если не понравится? – застеснялась мадам.
- Как можно? – успокоил ее Межбижер.
- А как я узнаю?
Но у Межбижера ответ был готов:
- Он пошлет воздушный поцелуй!
О, это было выше всяких надежд мадам.
- При всех?
- Можно, но трудно…
Так мадам разорилась еще на два рубля.
Уточнили детали. Мадам сидит у окна и ждет. На балкон выходит Герцен, а в партер, то есть, во двор соседи. Мадам в халате выходит в центр двора, снимает халат, два раза вращается вокруг себя, надевает халат и смотрит на Герцена. Тот посылает ей воздушный поцелуй. Мадам уходит.
Решив вопрос с мадам, Межбижер побежал к Герцену.
- Герцен! Беда!
- Вус? – неприветливо спросил Герцен. Он как раз слушал по «Свободе» стихи Цветкова.
- Мадам Берсон спрыгнула с ума!
- И?
- Она раздевается и начинает смотреть на человека. Если он не посылает ей воздушный поцелуй, она идет его убивать!
- Да? – не заинтересовался Герцен.
- Да, но сегодня она объявила, что хочет смотреть на вас!
Это меняло дело!
- Я не выйду! – испугался Герцен.
Тогда Межбижер с большим сомнением посмотрел на фанерную дверь Герцена. И тот осознал. И задал свой коронный вопрос:
- Что делать?
- Выйти! Посмотреть! Послать поцелуй! – практически скомандовал Межбижер. В самом деле, какой-то фальшивый поцелуй и жизнь спасена. Обо что речь! Короче, договорились.
И Межбижер погнал к воротам.
- Пошли!
- Куда?
- На мадам зырить! У нее, кстати, шуры-муры с Герценом!
Толпа ахнула:
- Не могет быть!
- Спорим? – обрадовался Межбижер. Но поспорили только тети Аня и Сима.
В общем, все пошли во двор. Глядят, а Герцен на балконе стоит. Тоскует…
А, что я вам буду все пересказывать? Сами все знаете. И читали прямо тут. Короче, разбогател Межбижер невиданно. О новых штанах всерьез думать стал… Но не дали! Сперва пришла мадам и стала вымогать продолжения любви. Межбижер неуверенно обещал…
- Смотри мне! – пригрозила мадам и ушла.
Зато пришла тетя Сима и открыла душу. За срыв счастья мадам Берсон она готова была расстаться с десяткой.
Десятку Межбижер взял, крепко спрятал, а потом стал учить.
- Ты ж гадалка! Нагадай мадам свадьбу с Герценом!
- Отдай десятку! – огорчилась тетя Сима.
- А еще нагадай, что мадам умрет сразу после свадьбы!
Тетя Сима радостно умчалась.
Мадам Берсон резко как-то охладела к Герцену. Но стала опять поглядывать на Межбижера. Вполне приличный человек. И, видать, со средствами. Штаны, вон, новые купил.

(С) Александр Бирштейн

Веничка

mahavam
11 мая, 15:42

Сегодня день памяти Венички (24.10 1938 — 11.05 1990) ...

Нашего Венички.
Ничейного Венички.
Человека из народа, народу непонятного – потому что не из народа он, а отдельно от всех.
Вообще от всех, так уж вышло.
В Петушках на Веню обиделись: что он такое про нас пишет, что за ерунду он там пишет?.. А один иностранец, прочитав поэму, спросил: «Ну, вышел человек из дома, хочет выпить. И деньги вроде есть. Так в чём проблема-то?»
Веничка, в чём проблема у тебя, ты что там от боли загибаешься, если всё так просто?..
А он отдельный.
И без него уже – никак.
Ну то есть можно, конечно, но всё равно уже на уровне подсознания. Отдельно и внутри. Как и всё больное и настоящее.
Веничка не любил говорить о матери: первая больная тема. На вопрос, простил ли он мать, он коротко отвечал «да», но прятался от этой темы, как ребёнок – в угол – от страха.
Отец был репрессирован, мать, как жену врага народа, на работу нигде не брали – работал только старший брат Юрий. Затем арестовали и его, остальные трое детей заболели цингой и попали в больницу. Мать в отчаянии уезжает в Москву на заработки, чтобы не лишить детей хлебных карточек. Веня с братом Борисом попадают в детский дом…
Мать называла Веню «самым нежным» из пятерых детей. Самому нежному доставалось в детдоме всех больше, хоть брат и защищал его. Но нет, Веня не мог забыть всего этого и той жизни там, на Кольском…
Но любовь к чтению, это было у него от матери. Рассказывали, что она во время войны была на работе каторжной – киркой отбивала камень для укреплений. И что когда давали время отдохнуть, а есть у нее было нечего, она доставала из-за пазухи книгу и читала. И все удивлялись, что ей больше ничего не надо.
Уже будучи взрослым, встречаясь с матерью, Веня всегда уважительно называл её на «вы» и вёл долгие разговоры о литературе…

Школу Веня закончил с золотой медалью и поступил на филфак в МГУ, но через полтора года был отчислен за прогулы занятий по военной подготовке.
Ещё в нескольких вузах поучился и тоже был отчислен. И началась трудовая биография: жил без прописки, был разнорабочим, грузчиком, бурильщиков геологической партии сторожем в вытрезвителе, монтажником, редактором студенческих рефератов в МГУ, а в Средней Азии – лаборантом паразитологической экспедиции по борьбе с кровососущим гнусом.

Веничка не был «в потоке», он сам творил свои мифы. Так, говорят, однажды, ткнув наугад в карту страны пальцем, сказал другу: «поеду вот сюда». Пальцем он не в небо попал, не в море – в Петушки. Туда и поехал.
Помните женщину «с косой до попы» («Москвы-Петушки»), которая встречала главного героя на вокзале? Это о Валентине Зимаковой, первой своей жене, от которой у него родился сын, тоже Веня. Она была учительницей литературы и такой же не приспособленной к жизни, как и сам Ерофеев.. Сын Веня о матери вспоминает тяжело, Валентина пристрастилась к вину и жила очень нескладно…

Следующей возлюбленной Вени, от которой у него буквально сорвало крышу, была секретарь комсомольской организации из Владимира Юлия Руднова. Она занималась стрельбой, гоняла на мотоцикле и однажды чуть не застрелила Веню из ревности. Комсомольский лидер держала Ерофеева в строгости и пыталась перевоспитать его по Макаренко – в какой-то момент у Вени началась очень разумная жизнь. Друзьям он с удивлением рассказывал, что теперь у него есть даже холодильник.
Но как бы Юля не верила в силу педагогики, Веня всё равно вернулся «к себе» и однажды она поставила ему ультиматум: «Или я, или…» И он выбрал «или», потеряв навсегда свою возлюбленную и чуть не умерев от душевной боли.
Нормальный человек скажет: «Ну а что он не завязал-то, не лечился, зачем жизнь под откос? Почему он выбрал водку, а не любимую?..»

В том-то и дело, что не было у него походу выбора. Изначально он не выбирал ничего: ни женщин, ни водку, ни место на земном шаре. Он выбирал только литературу. Могла бы его гениальная поэма появиться у здорового и трезвого человека? У обычного, скажем, электрика, живущего от зарплаты до зарплаты на благо семьи и родины?.. Литература сама вела его туда, где никто ещё не был. Разрешала ему всё и сама показывала маршрут. Ужесточала его характер и делала невыносимым. И нежным. И одиноким.
Да, кажется, и предрешено всё было уж: отец после лагерей прожил недолго и от болезней умер в 51 год, старший брат в 54 от рака горла, как и сам Веня. Что-то свершалось уже само по себе и по единственной линии судьбы.

…Затем Венечка женится на Галине Носовой, это скорее был брак по договорённости: ему нужна была прописка и жильё, а Галине хотелось быть ближе к московской богеме. Галина могла ходить по балконным перилам и писала какие-то формулы прямо на обоях, и вообще могла себя вести довольно странно. С Венечкой ругалась, ревновала его – и когда уже, будучи больным и незадолго до операции он встретил следующую любовь своей жизни Наталью, при известии о том, что он хочет к ней уйти, Галина попала в психиатрическую лечебницу. Веня считал себя в долгу перед женой и остался с ней, и последние три года они жили, практически, втроём: больной Веня, жена Галя и приходящая каждый день Наталья, без которой он не мог.
После смерти Вени Галина прожила ещё три года и выбросилась с 13 этажа…
Веня был безнадёжен, невозможен и нежен, и всё время искал это место, «где не умолкают птицы ни днем, ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин». В одном из интервью сын Ерофеева сказал, что при встрече с отцом его всегда охватывал мандраж, даже в детстве. «Не то чтобы я его боялся – скорее стеснялся… Совестно мне перед ним было… Было в Венедикте Васильевиче нечто такое, что заставляло всех испытывать это чувство…»

«Он был гений, а не больной. Такой особенный человек… Я видела алкашей и знала, что такое алкоголики… это безнадёжные люди, они теряют свое я, свой стержень. А Веня — нет. Он был величественный. .. Я поняла, что это человек, который сам знает, как ему нужно жить. Ему. И сам может найти какую-то меру взаимодействия с алкоголем…»
(лечащий врач Ерофеева, психиатр Ирина Дмитренко)

цитаты

*Когда я вижу ее в конце аллеи, у меня подкашиваются руки, а ноги сжимаются в кулаки.

* Поскольку все лицо у нее в веснушках, она не стоит катастрофической любви.

* Кто хочет – тот допьется.

* Я человек вопиющий...

* К вечеру меня всегда одолевает мысль, что бы еще такого сделать, чтобы еще больше укрепить могущество Родины.

* Я такой тощенький. Похож на прожиточный минимум.

* Водка крепкая, как рука политрука

*Больше пейте, меньше закусывайте. Это лучшее средство от самомнения и поверхностного атеизма

*Надо чтить потемки чужой души, надо смотреть в них, пусть даже там и нет ничего, пусть там дрянь одна — все равно: смотри и чти, смотри и не плюй...

*Наше завтра светлее, чем наше вчера и наше сегодня. Но кто поручится, что наше послезавтра не будет хуже нашего позавчера?

*Жизнь человеческая не есть ли минутное окосение души? И затмение души тоже. Мы все как бы пьяны, только каждый по-своему, один выпил больше, другой — меньше. И на кого как действует: один смеется в глаза этому миру, а другой плачет на груди этого мира. Одного уже вытошнило, и ему хорошо, а другого только еще начинает тошнить…

*И немедленно выпил…

— Здравствуйте, а деда Паша выйдет? — интересовался звонкий детский голос в домофонной трубке.

— Дети, оставьте вы его в покое, он уже старенький, у него ноги больные и… — Даша не успела договорить, так как трубку из её рук вырвал отец, от которого пахло пеной для бритья, крепкими сигаретами и чипсами.

— Васян, я сейчас мяч с балкона брошу, вы пока разделитесь, а я через пять минут буду.

Деда Паша повесил трубку и пошел на балкон, чтобы сбросить футбольный мяч.

— Пап, ну сколько можно? Тебе 70, а не 14, — причитала дочь, глядя на то, как старик натягивает гетры и меняет футболку с надписью «Iron Maiden» на футбольную форму Барселоны.

— Вот именно! Я старше этих сосунков, а значит, опытнее. Моя команда всегда побеждает!

— Ну почему ты просто не можешь сесть перед телевизором и смотреть передачи про здоровье и политику?

— Про здоровье это ты мужу своему посоветуй посмотреть, он с дивана уже третий день встать не может. Несмотря на то, что питается одними энергетиками и куриными крыльями. По всем законам физики он уже должен был взлететь!

— Я всё слышу! — раздался крик из зала.

— Хорошо хоть слышит, я как-то решил посмотреть с ним эту чушь, где все орут и выясняют, у кого санкции длиннее, так мне из Перми друг позвонил, попросил телевизор потише сделать.

— Ну ты хотя бы одень свой собачий пояс!

— Пацаны не поймут! Псом кличить будут!

— Так, я не поняла, это у тебя сигареты в гетрах?

— Не-е-е, это поролоновый амортизатор, чтобы ноги мячом не отбить.

— А ну покажи!

Дед закатал гетры и наружу показался ряд сигаретных фильтров.

— Я же говорю, амортизатор.

— Ты что, от рака лёгких умереть хочешь?

— Да это не мои! Вадян с первого подъезда просил у себя подержать, а то его мамка гулять не выпустит!

— Ты таблетки пил?

— Нет, у меня от них волосы выпадают.

— Так ты же лысый!

— А я о чем тебе говорю!

— Чтоб я тебя в нападении не видела! Стой на воротах!

— Что-то я не помню, чтобы Месси на воротах стоял! — показал дед на фамилию, написанную у него сзади на футболке.

— Да плевать мне, где твой Месси стоит, на его зарплату можно биопротезы поставить и все органы поменять, а на твою пенсию поменяешь только батарейки в тонометре и фильтр в чайнике.

Деда Паша фыркнул, а затем залез на стул и стал рыться в антресоли в поисках вратарских перчаток.

— И чтоб никаких кошек и собак домой не тащил! — строго сказала Даша и скрестила руки на груди.

— Между прочим, дворовые псы — самые преданные! — обиженно заявил деда Паша и принялся натягивать бутсы.

— У нас же есть Костик, почему ты с ним не гуляешь? — показала она на чихуахуа, дрожавшего на стуле и не знавшего, как оттуда спуститься.

— Чтоб его опять голуби утащили?!

Даша закатила глаза.

— И чтобы дома не позднее 10! — строго сказала дочь, расчехляя тот самый прибор для измерения давления.

— Так сейчас же лето! Каникулы!

— У тебя круглый год каникулы, ты что, забыл?

— Так это у меня, а у пацанов-то школа! С кем я буду потом в футбол гонять и на рыбалку ходить? А костры жечь? В 10 часов самое интересное начинается, мы шалаш за дорогой построили и в казаков-разбойников в сумерках — самое оно играть!

— Позвони своим ровесникам. Встреться с ними. На рыбалку сходите.

Дед махнул рукой, а вторую подал для измерения давления.

— С этими пердунами каши не сваришь! Они в своих «Одноклассниках» целыми днями ноют, как прекрасно было 200 лет назад и водку валидолом запивают. С таким на речку пойдешь — лопату брать придется.

— Червяков копать?

— Скорее — кормить!

Тут деда Паша словил подзатыльник за свой черный юмор и был выслан за дверь.

— Пап, давай там аккуратнее, я ведь волнуюсь!

— А ты, дочь, не волнуйся, состаришься рано. Я тебе, между прочим, год назад велосипед подарил, а ты его на балкон убрала.

— Ой, пап, не до велосипедов мне. Работа и…

— Да-да, не волк, знаю. Ладно, побежал я, а то там уже разводят, наверно…

Дочь смотрела на убегающего по лестнице старика и не могла поверить, что пять лет назад врачи дали ему срок два месяца. В её ушах до сих пор стоят его слова: «Пока с Кипеловым не спою, хрен вы меня похороните».

Александр Райн.

ПЕРЕСДАЧА

Несданный доценту Рафаловичу экзамен по физике сильно испортил мою жизнь. Целыми днями я учил, учил, учил, хотя давно и надежно известно было, что дело не в моих знаниях, которые были, если не блестящими, то, по крайней мере, достойными. А ночью мне снился сам доцент, вещавший тонким голоском евнуха:
- А мама, наверное, будет ругаться!
Именно эту фразу говорил Рафалович, в очередной раз, заваливая меня.
Он был знаком с моей мамой, которая некоторое время работала в этом институте. Видимо, он таким образом напоминал ей о себе.
- Нашла коса на камень! – радовался Рафалович, ставя мене двойку.
- На дуб! – буркнул я.
- Еще одна, последняя, двойка и армия! – ликовал Рафалович.
- А там оружие дадут... – размечтался и я.
Рафалович побагровел, сообщил, что я настоящий сынок своей мамочки, и побежал жаловаться заведующему кафедрой профессору Ройху.
Профессор Ройх был женат на маминой приятельнице, поэтому «на ковер» я попал практически сразу.
- Что, опять? – спросил профессор, протягивая руку за зачеткой. – Давай!
- Зачем?
- Чтоб я, профессор Ройх, в обход доцента кафедры Рафаловича поставил тебе «уд»!
Причем, не в первый раз!
Что да, то да! Аналогичный случай был и в зимнюю сессию.
- Нет! – сказал я, - Не дам зачетку! Я хочу сдать экзамен комиссии!
- С ума сошел! – констатировал профессор.
- Нет! – Я был удивительно односложен. Правда?
- Что нет?
- Не сошел...
- Ты что не понимаешь, что комиссия тебя съест?
- Может и не съесть! А тогда я докажу, что доцент сволочь!
- Как будто это и так не знают... – вырвалось у профессора. Но он тут же одернул себя:
- Иди! На комиссию придешь завтра в пятнадцать!
В комиссию вошли: сам профессор, доцент Рафалович, запуганный преподаватель, ведший у нас лабораторки и замдекана.
Рафалович пропищал первый вопрос. Я ответил...
Дело в том, что перед моим поступлением в институт родители пригласили репетитора – лучшего преподавателя физики в городе! И он, Александр Абрамович Тигай, дал мне больше, чем могли бы дать сто Рафаловичей. Дал... А я взял и накрепко!
Ответил я и на второй вопрос, и на третий...
Четвертый вопрос. Ответ!
Пятый... Ответ!
Лицо доцента напоминало цветом свеклу, что меня уже радовало.
- Может, хватит? – не выдержал замдекана, - Видно же, что парень в курсе!
Завкафедры промолчал...
- Еще пару вопросиков! – пропищал Рафалович.
Шестой вопрос был вообще не по курсу. Я ответил!
Седьмой, восьмой вопросы...
Я отвечал, параллельно надеясь, что вот-вот доцента хватанет кондрашка.
- Ну, хватит! – прервал дуэль профессор. – Что поставим студенту?
- Три! – заверещал Рафалович.
- Решено! – сказал профессор, - Ставим «хорошо»! Распишитесь! – и он протянул мою зачетку доценту.
Я наслаждался выражением лица Рафаловича. И не я один. Ибо профессор добавил:
- И следует поблагодарить доцента Рафаловича за то, что даже хронические двоечники знают у него физику даже больше, чем на четверку!
А потом я пришел домой. Лег, положил руки под голову. Я был пуст, как полушария Торричелли. Армия, близкая и далеко не родная, ушла куда-то далеко, зато пришли усталость и счастье. Они пришли одновременно, поэтому тихо толкались и ругались шепотом. При этом сообщали, что пришли навеки. Я догадывался, что они скоро уйдут, но не верил в это.
Сколько лет прошло!
С годами так хочется быть умней, но удается только стать старше.

(С) Александр Бирштейн

Любимый Бирштейн

СВАДЬБА

Наутро по двору, держась за четыре угла, носили простыню с большим кровавым пятном.
Прачка Катя, мама молодой, ликовала.
К ней присоединились соседи. Потихоньку ликование охватило весь двор. Снова начали наливать. Откуда взялось вино, непонятно. Вроде, вчера «уговорили» все.
В общем, свадьба продолжилась.
Вчера часа в четыре дня молодые с друзьями, родителями и свидетелями на четырех «Победах» поехали в ЗАГС, а во дворе закипела работа. Из квартир сносили столы, стулья, табуретки и скамейки, а также толстые оструганные доски. Ожидалось около ста гостей, и всем надо где-то сидеть и что-то иметь перед собой на столе.
Женщины, ответственные за готовку, или, как говорят у нас, за стол, блестели лицами на галерее второго этажа, где на ящиках от индийского чая установили штук пятнадцать примусов. Примусы шипели и слегка завывали. Но их заглушали голоса женщин, командующих, бурчащих, советующих.
По просьбе и личном поручительстве мадам Гоменбашен, грузчик мясокомбината Сема Накойхер с улицы Жуковского, ну, вы его знаете, совершил пять ходок именно сюда. А ведь Сема меньше полпуда за раз не воровал!
Ой, да что говорить, если в соседних дворах жили зам. Главного бухгалтера Привоза и ветврач с Нового!
Скрипели серебристые мясорубки, деловито перемалывая мясо, лук, хлеб и сырую картошку на котлеты. Три женщины, засучив рукава, лепили котлеты, обваливали в муке и складывали на доске. Тетя Ида, главный котлетмахер, признанная даже на Фонтане, работала многостаночно. Верней, многопримусно. И успевала, хотя ее сковородки и казаны шипели вместе с пятью примусами. На сковородках жарились просто котлеты, а в казанах, в пузырящемся постном масле плавали котлетные же шары, начиненные тоже маслом, но коровьим.
Куриные шеи, бережно заготовленные мадам Гоменбашен, разинули пасти для фарша. Отваренные в бульоне потроха, попав в руки мадам, казалось, самошинковались, причем, ювелирно. Золотился жареный лук. Скрытно от всех подбирались специи. Мамалыга и жареная манка тоже готовились стать фаршем. Кто, что любит…
Небольшой таз был заполнен шкварками. Шкварки слегка урчали, хвастаясь предназначением.
На огромной со стол величиной разделочной доске секачками рубили селедку с яблоками без шкурок, хлебом и луком. Какой Одесский стол без форшмака? Даже смешно.
Рядом в тазу поливали кипятком красные, как закат перед ветром, степные помидоры. Так легче снимать с них шкурки. Помидоры предназначались в икру из синеньких и кабачков. Икру тоже станут рубить секачками, но деревянными.
Ударницы всяческого труда баба Бася и баба Дуся числили картошку. Примерно на батальон. Картошки нужно много: и на жаркое, и на пюре со шкварками и жареным луком, и на винегрет.
С дальнего угла галереи доносился и вызывал досаду чад. Там шмалили птицу.
Мужчины работали над бессарабским вином, бочка которого еще вчера была куплена у молдаван на Конной, что возле Нового базара. Вино из бочки добывали ведрами и через жестяные лейки наливали в трехлитровые бутылки – четверти.
Самогон уговорились поднести к самому началу торжества, иначе начнется дегустация и… пиши пропало.
К воротам подъехала машина «Хлеб» и грузчики Юра и Леня стали споро затаскивать лотки со свежим хлебом во двор. Сто буханок – это же не шутка!
Круги брынзы, слегка слезясь, громоздились и радовали. Кольца колбасы, блестящей, как голенища хромачей участкового Гриши, благоухали чесноком.
Прыщавые огурцы заигрывали с помидорами. Перцы, редис, зелень, зелень, зелень…
А соленья! Яблоки моченные в капусте, сама капуста, моченая вместе с клюквой и хреном, помидорки зеленые, помидорки розовые! Все одинаковые, как разноцветные шарики для модного пинг-понга. Синенькие, фаршированные айвой и зеленью! А перцы? Острые, длинные перцы дяди Ашота, от которых так хочется пить, чтоб погасить пожар во рту. А выпив, снова хочется закусить этими перцами!
Рыба… Где рыба? Неужели не будет рыбы? Слушайте, а вы совсем плохие, если имеете задавать такие вопросы. Какая Одесская свадьба обойдется без рыбы? Даже смешно! Так что, угомоните ваши голоса, граждане! Присмотритесь, даже, скорей, принюхайтесь и поймете, что жарится в постном масле серебристо-синяя с полосатой спинкой скумбрия, поливается специальным соусом из растопленного масла, муки и яиц отварной судак, а отдельно в квартире за запертой дверью фаршируют четырех метровых карпов. В зубах у рыбин ломтики лимона, а головы украшены плюмажами из искусственных цветов.
А сладкое?
Не волнуйтесь! На огромных жестяных листах пекутся коржи для наполеона. Над вываркой с кремом ведут воздушные бои мухи с пчелами…
Короче, все будет.
На столы, составленные буквой П, вместо скатертей – не напасешься! – кладут простыни. Еще одну простыню, ее постелют молодым, пока, вывесили на веревке.
Мелочь пузатая – детвора – гоняет по двору, изредка и рассеянно получая подзатыльники от взрослых. Не до них.
- Едут! – доносится с улицы.
Впереди молодых специально обученные люди разбрасывают цветы и медную мелочь. В ответ молодых посыпают рисом Ребятня ползает по земле, подбирает монетки. В общем, полное переключение от игр к стяжательству.
Оркестр, состоящий из двух баянов, гитары, скрипки и барабана играет марш Мендельсона. Ну, как по нотам!
Места за столом занимают как бы произвольно, но осознанно. Тут много нюансов: по родству, по чину, по дружбе, по подаркам. Не сядет же, например, участковый Гриша рядом с вором-майданником Филей.
Соседи по двору подарков не дарили. Несколько дней назад по квартирам прошлась дворничиха Вера со списком. Давали, кто, сколько может. Мадам Гоменбашен выложила целых десять рублей и теперь гадает, проживет ли до пенсии на оставшуюся трешку. Но потом начинает думать, что с такой свадьбы будет богатый шолахмунес и успокаивается.
Молодых – Олю, дочку тети Кати и Лёню – усадили во главе стола.
Оле только исполнилось девятнадцать. Она испуганно смотрит на двадцативосьмилетнего Леню.
- Стерпится-слюбится… - думает тетя Катя и не очень жалеет дочку. Леня – завидная партия.
Родители Лени – люди уважаемые и зажиточные. Папа – дядя Вася – трудится рубщиком мяса! Правда, на Староконном рынке, но, все-таки… А у мамы под началом будка с газированной водой на Серова. Сам Леня работает водопроводчиком в жилконторе. С живой копейкой человек! На невесту он смотрит с обожанием. Бывает же так: пришел чинить кран, глянул, и… через несколько дней явилась к тете Кате главная сваха баба Марина сватать Олю. Катя, узнав от кого сватовство, и Олю не очень-то спрашивала.
А свадьба, пока я все это рассказывал, набрала обороты. Периодически кто-то кривит выразительно губы, отстраняет вилку с куском ото рта и орет:
- Горько!
Молодые устало поднимаются и, в который раз целуются. Впрочем, Оле это начинает нравиться.
Гости подымаются из-за стола, скапливаются кучками по интересам, общаются, опять присаживаются к столу.
Скоро-скоро Леня уведет суженную в спальню.
Но подождите! Еще не исполнена до конца обязательная программа. Какая свадьба без драки?
И она таки вот! Дерутся сперва равнодушно, как по обязанности, но постепенно увлекаются. Участковый Гриша нервно теребит в руках свисток. Рано, еще рано… Пора! И свисток заливается. Дерущиеся мирятся и пьют мировую.
Лампочки, висящие над столами, давно льют сверху желтый, усталый свет.
Леня уводит Олю. Их напутствуют. Следом исчезают родители. Подслушивать.
Угомонились даже кошки с собаками, шумно отмечавшие урожай.
Столы не разбирают до завтра. Женщины делят и растаскивают оставшуюся еду. Их право.
В комнате, отведенной молодым, погас свет.

ГЕОРГИЙ ДАНЕЛИЯ

Mне надо было срочно вылетать в Москву. (Приемные экзамены на Режиссерских курсах.)
В авиакассе мне сказали, что на сегодня билетов нет. Я показывал свое мосфильмовское удостоверение, говорил, что очень надо, врал, что срываются какие-то важные съемки, мне сочувствовали, но разводили руками.
— ничем не можем помочь, билетов нет.
Тогда я пошел к своей тетушке — Верико Анджапаридзе. Верико сразу же позвонила министру грузинской авиации. Министр авиации сказал, что для племянника самой великой актрисы в мире у него всегда билеты есть.
Минут через пятнадцать он перезвонил, извинился и сказал, что сегодня, оказывается, особый день и билетов нет.Билеты есть на завтра, на любой рейс.
Тогда я позвонил в ЦК, Дэви Стуруа. Дэви сказал, что билет — не проблема. Я ему сообщил, что Верико говорила с министром, и тот сказал, что сегодня какой-то особый день, и билетов нет.
— Ну, министр — это министр, а ЦК — это ЦК. Через десять минут и Дэви сказал, что билетов на сегодня действительно нет. Особый день.
И я пошел в гостиницу. По дороге зашел в «Воды Лагидзе» выпить вкусной газировки, которую очень люблю, там встретил Вову Мартынова.
Вова Мартынов — тбилисский «свой парень», то есть человек, которого знали все и который знал всех. Он спросил по-грузински:
— Что ты такой грустный? Русский Вова говорил со мной только на грузинском, считал, что мне нужна практика.
Я ему сказал о проблеме с билетом. — Э! Я думал, у тебя действительно что-то случилось! Пойдем и возьмем билет!
— Билетов на сегодня нет.
— Для нас, Гия, билеты у них есть! Пошли!
Народу в кассе было очень много, к окошку не подойти. Вова, высокий и широкоплечий, снял кепку, вытянул руку с кепкой вверх, приподнялся еще на цыпочках и крикнул на весь зал:
— Нана, это я, Вова! Посмотри сюда! Кепку мою видишь?!
— Вижу твою кепку, Вова! Что хочешь?
В Тбилиси было две джинсовых кепки, одна у Вовы, вторая — у знаменитого футболиста, форварда сборной СССР, Давида Кипиани.
— Один билет в Москву на час пятнадцать! — крикнул Вова.
— Паспорт давай!
Вова взял у меня паспорт и попросил передать его в кассу.
— Подожди! А деньги? Деньги возьми! — сказал я.
— Деньги я ей отдам, не волнуйся, — сказал Вова.
(У меня он денег не взял, когда я начал настаивать, он сочувственно посмотрел на меня и сказал, что я совсем обрусел.) На самолет я успел.
Летел и думал: «Министр — это министр, ЦК — это ЦК, а Вова — это Вова!»

Аэропорт.
Работала админом в аэропорту. Подходит опоздавший пассажир, звоню девчонкам на регистрацию — оказалось, рейс немного задержан. Говорю пассажиру, что все нормально и он успевает. Тот рассказывает мне, что это уже третья попытка улететь. В первый раз рейс отменили, во второй — перенесли. Подходим к регистрации, начинают регистрировать, и виснет комп. На втором — такая же история. Все-таки зарегистрировали. Выяснилось, что, пока регистрировали, автобус с основной массой пассажиров уехал. Пассажир опять в печали, мы утешаем, мол, на втором поедете как ВИП. Привозят его к самолету, и только он перешагивает с трапа, как в салоне гаснет свет. Но это быстро исправили. Борт взлетел. Радуемся, что все благополучно заканчивается, что человек сильнее своей судьбы, и... Минут через 20 диспетчер объявляет, что рейс N возвращается, так как в салоне треснуло стекло.
В прошлом году в аэропорту Мюнхена случился коллапс, а виной всему — одна-единственная пассажирка. Во время досмотра у нее нашли бутылку с жидкостью, которая превышала разрешенный объем, и женщина вернулась к стойке регистрации, чтобы сдать сумку с бутылкой в багаж. После чего решила, что, раз уже прошла досмотр до этого, второй раз проходить его не нужно, и просто прошла мимо отвлекшихся сотрудников в зону вылета. Служба безопасности аэропорта заметила проскользнувшую без досмотра пассажирку на записи с камеры наблюдения и остановила работу аэропорта. Полиция принялась разыскивать женщину, но она успела сесть в свой самолет и улететь, не подозревая о том, какой хаос создала. В результате 2 терминала были эвакуированы, 330 рейсов задержаны, а 32 тыс. пассажиров не смогли улететь вовремя. Ущерб аэропорта от этой ситуации оценили в € 1 млн, но никаких обвинений легкомысленной пассажирке предъявлено не было.
© Unknown author

Кода к "451 по Фаренгейту"

...Около двух лет назад [этот текст Брэдбери написал в 1979 году] я получил письмо от серьёзной молодой воспитанницы колледжа Вассара [один из семи старейших и наиболее престижных женских колледжей на восточном побережье США]: она писала, как ей понравились «Марсианские хроники», мой эксперимент в космической мифологии.

«Но, — добавляла она, — почему бы не переписать книгу, добавив больше женских характерных персонажей для соответствия веяниям времени?»

Несколькими годами ранее мне присылали множество писем с жалобами на те же «Марсианские хроники»: чернокожие в книге такие же пассивные, как дядя Том [главный персонаж романа Гарриет Бичер-Стоу "Хижина дяди Тома", направленный против рабовладения в Америке], почему бы мне не переделать их?

Примерно тогда же пришло письмо от белого южанина, считавшего, что я неравнодушен к чернокожим и поэтому книгу нужно выбросить.

Недели две назад гора писем породила крохотную мышь: письмо от широко известного издательства, желающего переиздать для школьников мой рассказ «Ревун».

В рассказе я описал маяк как источник «Божественного огня» в ночи. И что с точки зрения любого морского существа он ощущается как Присутствие.

Редакторы удалили «Божественный огонь» и «Присутствие».

Около пяти лет назад составители ещё одной антологии для школьников собрали в одну книгу четыреста (примерно) рассказов. Спрашивается, как удалось втиснуть четыреста рассказов Твена, Ирвинга, По, Мопассана и Бирса в одну книгу?

Легко и просто. Сдерите с тела рассказа кожу, удалите кости, мозг, разрушьте, расплавьте, уничтожьте и выбросьте. Каждое количественное прилагательное, каждый глагол действия, каждую метафору тяжелее комара — вон! Каждое сравнение, которое даже идиота заставит улыбнуться — прочь! Любые авторские отступления, раскрывающие простоту мировоззрения первоклассного автора — долой!

Каждый рассказ, сокращённый, высушенный, отцензурированный, высосанный и обескровленный стал похожим на все прочие. Твен читался как По, который читался как Шекспир, который читался как Достоевский, который читался как Эдгар Гест. Каждое слово длиннее трех слогов было безжалостно вымарано. Каждый образ, требующий более чем мгновение для понимания — пристрелен и выброшен.

Начинаете осознавать эту проклятую чудовищную картину?

Как я отреагировал на всё это?

Послал их всех куда подальше.

Разослал им отказы — всем и каждому.

Выписал всей этой куче идиотов билеты в один конец в адское пекло.

Суть очевидна. Сжигать книги можно разными способами. И мир полон суетливых людей с зажжёнными спичками. Представители любого меньшинства, будь то баптисты/унитарии, ирландцы/итальянцы/траченные молью гуманитарии, дзен-буддисты/сионисты/адвентисты/феминисты, республиканцы, члены общества Маттачине [одно из первых открытых гей-движений в Америке], пятидесятники и т.д., и т.п., считают, что у них есть право, обязанность, воля, чтобы облить керосином и поднести спичку. Каждый болван-редактор, считающий себя источником этой всей занудной, безвкусной, похожей на манную кашу литературы, сладострастно вылизывает лезвие гильотины, примериваясь к шее автора, который осмеливается говорить в полный голос или использовать сложные рифмы.

В романе «451 по Фаренгейту» брандмейстер Битти рассказывал, как были уничтожены книги: то или иное оскорблённое меньшинство выдирало неугодные им страницы, пока книги не стали пустыми, умы — чистыми от мыслей и библиотеки закрылись навсегда.

«Закроешь дверь — они в окно пролезут, закроешь окно — они пролезут в дверь», как поётся в одной старой песне. Эти слова описывают мои постоянные злоключения с цензорами-палачами текстов, число которых ежемесячно растёт. Только полгода назад я узнал, что на протяжении многих лет редакторы издательства Ballantine Books вносили цензурные изменения в семидесяти пяти местах моего романа[«451 по Фаренгейту»], удаляя ругательства, дабы уберечь молодёжь в нравственной чистоте. Об этой изысканной иронии — подвергать цензуре книгу, посвященную цензуре и сжиганию книг в будущем, мне сообщили читатели. Джуди-Линн дель Рей, одна из новых редакторов издательства, получила текст книги без изменений и этим летом роман будет переиздан со всеми проклятиями и чертыханиями на своих местах.

Вишенкой на торте: месяц назад я послал студенческому театру свою пьесу «Левиафан 99». Она посвящена Мелвиллу и строится на мифологии «Моби Дика»: команда космического корабля, возглавляемая слепым капитаном, преследует и пытается уничтожить Разрушителя — большую белую комету. Премьера моей драмы должна быть в Парижской опере этой осенью. Но сейчас университет написал мне, что вряд ли возьмутся за постановку, потому что в пьесе нет женских ролей! И сторонницы равноправия полов обрушатся на драмкружок с бейсбольными битами на первой же репетиции.

Скрежеща зубами, я представил себе как впредь не будет более постановок, где только мужчины или только женщины; или смешанных постановок, где всё хорошее получают одни мужчины (как в большинстве пьес Шекспира).

Я ответил им, что возможно они смогут сыграть мою пьесу, чередуя недели игры мужским и женским составами. Они, вероятно, подумали, что я пошутил, и я сам не уверен, что говорил всерьёз.

Ибо этот мир безумен, и он станет еще безумнее, если мы позволим меньшинствам, будь то гномы или великаны, орангутаны или дельфины, сторонники гонки вооружений или экологи, компьютерщики или неолуддиты, простаки или мудрецы вмешиваться в эстетику. Реальный мир — общая игровая площадка для всех и для каждого, для любых групп, чтобы они устанавливали свои правила. Но под обложкой моей книги (прозы или стихов) их законы заканчиваются и начинается моя территория с моими правилами. Если мормонам не нравится моя пьеса, пусть напишут свою. Если ирландцев бесят мои «Дублинские рассказы»[Ирландский цикл] — пишущие машинки к их услугам. Если школьные учителя или редакторы считают, что мои труднопроизносимые предложения не для их зефировых зубов, пусть сосут окаменелые печеньки, размоченные в жиденьком чайке собственного производства. Если интеллектуалы из чикано [латиноамериканское население Юго-Запада США] захотят перекроить мой «Чудесный костюм цвета сливочного мороженого» в костюм стиля «Зут» [стиль одежды гангстеров мексиканского происхождения], пусть у них ремень лопнет и штаны спадут.

Ибо, скажем прямо, отклонение от темы — душа остроумия. Уберите философские отступления у Данте, Мильтона или призрака отца Гамлета и от них останутся иссушенные кости. Лоренс Стерн сказал: «отклонения от темы, бесспорно, это солнце, жизнь, душа чтения! Выбросьте их прочь и на страницах воцарится одна лишь вечная зимняя стужа. Но отдайте их писателю и он выступая как Творец, воспоёт им славу, внесет разнообразие и не даст аппетиту пропасть».

В общем, не оскорбляйте меня планами своих измывательств (отрубанием голов, отрезанием пальцев и разрывом легких) над моими работами. Мне нужна моя голова на плечах, чтобы ею трясти в отрицании или кивать в согласии, руки — чтобы размахивать ими или сжимать в кулаки, легкие — чтобы шептать или кричать. Я не встану тихо на полку, выпотрошенный, чтобы стать не-книгой.

Эй вы, контролёры, марш на зрительские трибуны. Арбитры, ваша игра окончена. Это моя игра. Я — бросаю бейсбольный мяч, я — отбиваю, я — ловлю. Я — бегу по базам. Я — выиграю или проиграю на закате. Я — на рассвете вновь выйду на поле, и буду стараться изо всех сил.

ГОЛОДАЮЩИЙ

У Межбижера украли пенсию. Как? А вот так: стырили, сбондили, попятили. И с концами, если кто эти мудрые слова понимает.
Короче, стоит Межбижер у ворот, переживает. До того дошел, что на горе свое мадам Берсон пожаловался. Та, конечно, все у Межбижера выспросила, а потом завелась на весь двор:
- Йолд! – кричит. – Шлимазл! Лучше бы ты эти деньги мне бесплатно подарил. На день рождения, что полтора месяца назад был. Это ж каким надо быть адиётом, чтоб в очередь за сахаром с полным карманом пенсии соваться!
Честно говоря, мадам таки права. Очереди за сахаром о ту пору были, как наводнение. А воров там хватало…
Так что, орала мадам вполне квалифицированно.
Ну, люди на крик мадам и высунулись из окон. Потому что, когда мадам так кричит, всегда что-то интересное. То пожар, то драка, то в молочную сгущенку завезли…
Так что, о горе Межбижера узнал весь двор, причем в подробностях, о которых он и сам не догадывался.
В общем, пошел Межбижер домой уже трагически популярным.
Пошарил по закоулкам да карманам – а мелочь воры почему-то не тронули! – наскреб почти трешку. Так… На две буханки хлеба хватит. Одну черного, одну серого. Вода в кране есть. Заварки немного, макароны… Короче, неделю, а то и десять дней продержаться можно. А потом… А потом худо! Денег ему взаймы никто не даст. Потому что, брал и не отдавал. Плюс почитай на всех, включая младших школьников, хоть какую-то, а анонимку-жалобу накатал. Короче, нет во дворе человека, которому бы Межбижер не напакостил.
- Помру, как пить дать помру! – сложил прогноз Межбижер. – А поделом мне!
Мелкие, как все его поступки, слезинки побежали вперегонки по щекам, изредка проваливаясь в овраги морщин.
На улице у ворот говорили о Межбижере. О том, что он сволочь, притырок и стукач. О том, что Бог его наказал. И, конечно, о том, что так ему и надо. И вообще, такого гада, если и пожалеть, то только добив, чтоб не мучился. Хотя и этого он недостоин. И каждый припоминал свои обиды…Тут уж все оторвались по полной. И вообще, такого единогласия в нашем дворе не наблюдалось со времен выборов в Верховный Совет СССР.
Межбижер гласом народа был обречен. А глас народа…
Наутро он проснулся несчастным и голодным. В тумбочке, заменявшей ему буфет, обнаружился огрызок бублика и горбушка ситного. Все это он тут же схарчил, тщательно размочив в невкусном бледном и несладком чае, который мадам Берсон всегда называла пышарц.
Съеденный хлеб сытости не обеспечил, зато обеспечил изжогу. Межбижер порылся в запасах, но соду не обнаружил. Необходимость потратить целых пятьдесят шесть копеек на этот ценный медицинский препарат довела Межбижера до слез. С другой стороны, если жрать один черный хлеб, то изжога лютовать не перестанет, а тогда без соды никак. Межбижер, кряхтя, оделся и собрался в магазин. За содой и хлебом. А больше ни на что денег не оставалось…
Возвращаясь, Межбижер обнаружил у порога кулек, а в этом кульке два яйца, видимо, крутых и стеклянную банку со сметаной.
Знаете, какая первая мысль обнаружилась в голове у Межбижера?
- Отравить хотят!
Он придирчиво, с увеличительным стеклом, исследовал фольгу на банке и яйца. Повреждений не было. Даже микроскопических. К тому же, очень-очень хотелось кушать. Межбижер отрезал ломоть хлеба, достал чайную ложечку и зачерпнул сметану. Ох, какой вкусной она ему показалась!
Одно яйцо Межбижер съел немедля, второе приберег на обед.
И стал гадать имя благодетельницы. Или благодетеля. Но это было бесполезно. Ибо, как только перед глазами Межбижера возникало чье-то лицо, немедля возникал и список гадостей, которые он, Межбижер, этому человеку и сотворил.
Короче, выходило, что провизию Межбижеру подсунули по ошибке.
Но в обед под дверью обнаружилась полулитровая банка супа перлового и котлета…
Межбижер ел суп и плакал…
Надо сказать, что с того первого дня провизия, хоть какая-то у его двери появлялась регулярно. Так что, мысли о «хлебе насущном» перестали Межбижера посещать вообще.
Конечно, досадно было, когда жаркое слегка пересолено, а вместо оливье, которое Межбижер очень уважал, подкинули этот, как его… винегрет. Но кому скажешь? С кем поделишься горем и возмущением? Прячутся…
В один прекрасный – прекрасный ли? – день в дверь Межбижера постучала почтальон, принесшая пенсию. Межбижер аж удивился – гляди-ка – целый месяц прошел!
Получив пенсию, Межбижер повеселел капитально. И стал мечтать о том, что тратить ее не станет, а станет откладывать на сберкнижку. По пятьсот рублей в месяц. Это ж за восемнадцать месяцев можно на машину «Победу» собрать! Межбижер представил себя за рулем… Ух!
За мечтами он проголодался и привычно пошел к двери за пайком. Но там ничего не было. Межбижер глянул на часы. Точно! Время обеда! И… ничего! Непорядок! Он закрыл дверь и стал подслушивать, ожидая услышать торопливые, виноватые, крадущиеся шаги. Но никто не спешил, никто не крался…
На ужин тоже ничего не принесли. Так что, пришлось тратить свои, кровные.
- У-у, сволочи! – подумал Межбижер. – Ну, погодите!

(С) Александр Бирштейн

Не знаю куда приткнуть.

АРТИСТ, КОТОРОГО ЛЮБИЛИ ВСЕ.

Олег Анофриев (20.07.1930-28.08.2018). Человек безграничного таланта.Актёр, певец, композитор, поэт,режиссёр,автор книг.Он был универсальным человеком. Малыши распевали вслед за ним песни из мультфильмов "Бременские музыканты", "Как Львёнок и черепаха пели песню" и др, взрослые пели "Песню о друге", "Палубу", "Есть только миг".Он сам писал песни,которые уходили в народ-"Река-судьба", "Одуванчики" "Весенняя",Чего стоит одна песня "Какая песня без баяна", вошедшая в репертуар многих известных народных исполнителей.
В его послужном списке полтора десятка ролей в театре,около 60 фильмов, львиная доля из которых стали классикой, записи на радио, выступления на концертной эстраде. В более, чем 30 фильмов он исполнил песни, озвучил около полусотни мультфильмов.

https://youtu.be/ZpcFtms-sDE