Что почитать.

ВСЕПОБЕЖДАЮЩИЙ ОПТИМИЗМ

- ЗА ЧТООООО?! – под сводами тронного зала раздался отчаянный крик человека, уже скрученного стражей и выводимого за дверь.
Придворный психолог короля Тиона Четвертого недовольно поморщился. За неделю его пребывания в должности это был уже пятый случай. А, судя по рассказам старожилов, подобные происшествия были далеко не единичными. Похоже, пришло время приступить к работе.
- Ваше Величество, - начал психолог, обернувшись к королю. – Вам не кажется, что Вы слишком жестоки к бедняге? Ведь он даже ничего не сделал.
- Он принес плохую новость, - мрачно пробурчал король. – За это следует казнить.
- С каких это пор весть о рождении ребенка, тем более у одной из официальных жен Вашего Величества, является плохой? – удивился Советник. – Радоваться надо появлению наследника!
- Только не у этой дуры, графини Котай! – по-прежнему мрачно пробормотал король. – На лицо-то она хороша, но у них в семье сплошные умственные отклонения. А зачем мне тупой или, того хуже, безумный наследник?
- Ваше величество, вы сгущаете краски. Или…, - психолог на секунду задумался. – Или Вы – пессимист?
- Кто?! – удивился король. – Это оскорбление?!
- Нет-нет! – поспешил оправдаться Советник. – Просто все люди делятся на два типа. Одни предпочитают видеть во всем только хорошее, таких мы называем оптимистами. Других же, противоположных им, замечающих только дурное, – пессимистами. Вы, Ваше Величество, похоже, входите во вторую категорию. Я специально наблюдал за вами. Любая весть, даже хорошая, кажется Вам очень скверной. А я еще удивлялся, почему сообщать Вам новости поручают уже приговоренным.
- И где мне увидеть это хорошее? - с неожиданным интересом спросил король. – Вот, к примеру, пару недель назад со стороны соседей к нам прилетел дракон и сжег несколько деревень, прежде чем его сбили. Что тут хорошего?
- Ну, поскольку дракон прилетел от соседей, он был уже уставшим. Находись он в полной силе, несколькими деревнями дело бы не завершилось. Да и у соседей, скорей всего, дракон что-нибудь пожёг, чем хоть в малой степени их ослабил.
- Хм… А если к нам вторгнется войско диких орков?
- Хороший повод встряхнуть обленившуюся армию. Да и многочисленные подвиги будут воспеты менестрелями и скульпторами, что опять же увеличит славу королевства.
- А если нас разобьют? – поинтересовался король.
- Значит армия - дрянь. Есть повод задуматься и попытаться исправить ошибки, чтобы не допускать их в будущем, – бодро отозвался Советник.
- А если орки еще и столицу сожгут?
- Построим новую, еще лучше! А то понатыкали домов без всякого плана, заблудиться можно.
- Хм…, - король снова задумался, обводя взглядом своих придворных. – У барона Вуда большая бородавка на носу. Это разве для него хорошо?
- Очень хорошо! – отозвался вошедший в азарт Советник. – Это делает его заметным среди других людей.
- По-моему, это уродство выделяет его только в плохом свете.
- То, что взгляд Вашего Величества первым упал на него, уже говорит, что выделяет в хорошем. Этого человека Вы точно не забудете.
- Хм…, - король снова пробежался взглядом по придворным. – А вот графу Тукану жена изменяет.
- Это хорошо, у него есть жена. В его жизни имеется островок стабильности.
- А у герцога Ригги жены нет, - ехидно попытался перехватить инициативу король.
- Значит, он свободен душой и телом. У него все впереди!
- Ну а то, что Генерал Королевских Паладинов интересуется только мальчиками, тоже хорошо?
- Конечно! Для многих молодых людей, ищущих свою пару, одним конкурентом меньше.
- Хватит! – внезапно рявкнул король, предчувствуя поражение в этом споре. – Ты везде ищешь хорошее. А вот если, – в его голосе появились мрачные нотки. – Я прикажу тебя казнить за грубость, это тоже будет хорошо?!
По спине психолога пробежал холодок, но отступать он не собирался.
- Конечно, хорошо! – так же бодро и радостно ответил он. – Во-первых, упразднение моей должности позволит сэкономить немало средств, которые можно пустить на более полезные проекты. А во-вторых, согласно моей вере, насильственная смерть равнозначна мученической, поэтому я автоматически попаду в рай. Разве это плохо?!
- Это хорошо! – с ошеломленным видом ответил король, сраженный убедительностью аргументов. – Но… но … как научиться всему этому?
- Вот для этого и существует моя должность, - скрыв вздох облегчения, начал Советник. – У меня имеется немало обучающих методик, которые позволят Вашему Величеству изменить взгляд на жизнь. Ну-с, начнем…
Придворные потихоньку расходились, бросая на нового Советника благоговейные взгляды. Тион Четвертый по прозвищу Мрачный был настоящим бедствием для своих подданных, и если кому-то удастся его изменить, тот человек непременно должен стать героем всего королевства.



ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Вождь свирепых Восточных Орков Грызун Рогатый торжественно шагал по королевскому дворцу по направлению к тронному залу. Кто бы мог подумать, что все пройдет как по маслу. Его орда, неделю назад вторгшаяся в это богатое королевство, с легкостью сокрушила местную армию, всего за сутки захватила столицу и теперь приступала к ее разграблению. Самая богатая добыча, конечно же, была в королевском дворце. Но Рогатый, считавшийся по орочьим меркам очень умным, решил, что этого мало. Вот если бы стать местным правителем, да еще и признанным всеми соседями. Но для этого бывший правитель, как его там…. Тион Четвертый, должен был подписать отречение в пользу Грызуна.
В тронном зале царила тишина. Все придворные разбежались по домам, стараясь подальше запрятать свои сокровища от загребущих лап завоевателей. И лишь король с равнодушным видом сидел на ступеньках перед троном и играл в шахматы со своим Советником.
- Тион Четвертый! – яростно завопил орк. – Я сокрушил твою жалкую армию!
- Согласен, - не отрывая взгляда от доски, ответил король. – В следующий раз будем умнее и уделим больше внимания этому вопросу.
- Я сокрушил твоих полководцев!!! – не унимался вождь.
- Неумехи. А еще назывались элитой. Надо будет открыть Военную Академию.
- Я разбил ворота города!!!
- Непременно казнить подрядчиков. Теперь я знаю, на чем они сэкономили.
- Зачем казнить? Лучше изъять их имущество в пользу казны, а самих отправить на исправительные работы, возмещать ущерб. Заодно и проблему дешевой рабочей силы решим, это же хорошо? – вступил в диалог советник.
- Это просто замечательно! – улыбнулся король, делая ход. – Тебе кстати шах.
- Мои воины захватили страну! – возмущенный тем, что его игнорируют, зарычал Рогатый.
- Это хорошо, надеюсь, им у нас понравится.
- Они изнасилуют ваших жен!
- Следующее поколение будет крепким и сильным.
- Сожгут ваши дома!
- Заодно избавимся от этой архаичной архитектуры.
- Разрушим ваши города!
- Вот и повод для перепланировки столицы.
- Мы заберем все ваши богатства!
- Золото развращает душу. Будем развиваться духовно.
- Заберем твой трон!
- Заодно отдохну, а то уже почти двадцать лет не могу нормально расслабиться.
- Мы! Мы!... – занервничал вождь, ошарашенный таким сопротивлением. – Тогда мы убьем тебя!
- Хороший повод меня канонизировать, - по-прежнему не поднимая головы, ответил король. – Потомки не забудут мое имя.
- И статуи, Ваше Величество! – снова вступил Советник. – Статуи героически погибшего Короля! Если что, я знаю пару молодых и талантливых скульпторов, они сделают все, что надо. Вам кстати мат.
- Вижу, но зато я в этот раз почти выиграл.
- Ваше мастерство растет на глазах, Ваше Величество. Вот что значит смотреть на мир позитивно, не ломая доску после дюжины поражений подряд.
Ошарашенный вождь орков упал на колени. До этого он встречался со многими властителями, сокрушенными им. Некоторых он в открытую презирал, некоторых уважал, но такого страшного отпора он еще не встречал ни разу. Несмотря на то, что король согласился со всеми его требованиями, Рогатый почему-то чувствовал себя проигравшим.
- Ты великий шаман! – хрипло вымолвил он. – Я победил, но при этом проиграл! Что ты сделал со мной! Как ты смог меня одолеть?!
- Как? – король задумчиво почесал голову. – Ну, тебе лучше поговорить об этом с моим Советником, он больше меня разбирается.
- С удовольствием, Ваше Величество, - радостно вскочил Советник. – Заодно подробно изучим психологию диких завоевателей, - и, подойдя к Рогатому, начал. – Ну, прежде чем объяснить, я бы хотел все-таки узнать, в чем же причины вашей агрессивности. Почему столь дикий и гордый народ вдруг снялся со своего места и отправился в великий поход?
- Мы великие воины, - сдавленно ответил Рогатый, чувствуя, как его разум застилает тьма. – Мы должны быть сильнее всех!
- Похоже на комплекс неполноценности, - довольно улыбнулся Советник. – Но ничего, я думаю, что через неделю мы с этим разберемся.
Рогатый был бессилен. Все его мощь и ярость куда-то испарились, и он, безвольно ведомый по дворцовому лабиринту, опутанный паутиной непонятных слов, рассказывал шедшему рядом о своем детстве, о семье, о жизни орков.
А король… Король спокойно открыл свой дневник, который давно вел по совету психолога, и, улыбаясь, оставил в нем очередную запись:
«Население города значительно увеличилось, и, похоже, я решил проблему с набором новой армии. Надо бы удвоить жалованье своему Советнику. Всепобеждающий оптимизм в совокупности с пофигизмом - это действительно страшная сила…»

The End

© Den “Рысенок” Stranger, 31 июля 2009 года

Dmitry Bobyshev
9 May, 05:39 ·

9 мая — день рождения Булата Окуджавы. Я знал его, любил его песни, и сейчас люблю. Ставлю его превыше всех бардов. Вот глава из моей книги "Я здесь", первой из трилогии "Человекотекст":

МОСКОВСКИЕ ЗНАМЕНИТОСТИ

Прошел слух, что в Ленинград приехали ну все-все новейшие московские знаменитости, полупризнанные властями: Ахмадулина, Вознесенский, Евтушенко, Окуджава, а с ними и ряд прославленно-признанных, что было куда менее интересно. Надо сказать, что первые своим половинным признанием дорожили и пользовались, даже его умело продлевая, ради своей растущей за мыслимые пределы популярности. Их уже баловали привилегиями системы, а они принимали их, естественно, как плату за талант и труды, очень, конечно, немалые, но перед выступлениями неизменно накладывали тень гонимости, как грим на лицо, и публика их за это еще крепче любила.
Приехав, они расселились по люкс-номерам привокзальных гостиниц и объявили смотрины местных талантов.

У Беллы было трезво и чопорно; она и сама этим тяготилась. Почитали. Послушали голосовые гирлянды и трели ее вдохновенной, велеречивой поэмы о предках (даже, на удивление, итальянских), чья миссия благополучно завершилась рождением Беллы. Из примыкающего покоя выглянул на минуту ее новый муж – коренастый, густо-седой, со сморщенным лицом и цепкими глазами: писатель Юрий Нагибин. За его раннюю повесть “Трубка” сам Сталин подарил ему свою... трубку? Нет, не знаю что, но это оставалось высокой маркой и в после-, и в анти-сталинские времена. Написал несколько свежих рассказов, чего от лауреатов и не требовалось. И – без счету киносценариев, которые ставились, шли в прокат и почти анонимно орошали из золотой лейки их с молодой женой вертоград. Исчез.

Евтушенко. Помещение поскромней, но народу побольше, чем у его бывшей жены. На столах накиданы листы черновиков с минимальной правкой: видно, что пишет единым духом сразу по несколько строф. А самого – нет. Угощаться тоже нечем. Наконец, является: высокий, в светлых брюках и ярко-красном пуловере.
– Какой интересный свитер на вас, Женя! – замечаю я на правах “старого знакомого”.
– Свитер? У меня их полно. Смотрите...
Вынимает из шкафа один пестро-шерстяной предмет, швыряет в мою сторону. Не в меня, но так, чтобы я мог поймать. А я не собираюсь ловить, и вещь падает на пол. Еще, еще и еще одна. Найман смотрит на меня одобрительно. Так эта куча и остается лежать на полу.
– Ну, почитайте лучшее!
Моложавый мастер слушает рессеянно, с сочувственным интересом смотрит лишь на старшего среди нас – Горбовского, читающего стишок про циркового ослика, у которого “кульками уши”:
Служит ослик, как я, искусству.
– Сколько уж лет этот “Ослик” остается его самым лучшим! – замечает мой язвительный друг.
Что ж, он в этот момент прав. Пора бы и грохнуть чем-нибудь поувесистей. Но “Фонарики” еще не написаны, а “Квартиру № 6” и “Мертвую деревню” Глеб читать не решается. Вот “Ослик” и вывозит...
Теперь уверенно выступает Сам: он знает, как здесь, в этом городе, тяжело пробиться в печать, и дело даже не в сталинистах, их время вышло. Но появляется новый тип бюрократа – молодой приспособленец, мальчик “чего изволите”. Вот они-то, эти “мальчики”, и задерживают прогрессивные преобразования в обществе. Он сам только что выпустил свою одиннадцатую книгу стихов, но не ради славы – зачем ему она? – а ради того, чтобы у нас вышли наши первые...
И он читает стихи, в которых “волком выгрызает” бюрократизм. До первых книг у нас еще годы и годы...

У Окуджавы номер – как театральные кулисы. Обстановка непринужденная. Стол с винами, диваны. Здесь хорошо, я чувствую, что хозяин меня как-то выделяет из прочих – быть может, в ответ на мою раннюю к нему приязнь. Впрочем, тут все – его поклонники, но мои стихи ему интересны, он то ли вслушивается, то ли вглядывается в их образы. Он обращается ко мне на “ты”, остается отвечать ему так же.
– Что ты сейчас пишешь, Дима?
– Я бьюсь над одной небольшой вещью – назовем ее условно “Портрет с учениками”. В центре – лицо седой дамы. Ты, вероятно, слышал о нашем знакомстве с Ахматовой?
– Да, слышал что-то...
– Так это – она. А вокруг нее – четверо, молодые лица. Вообще-то портрет – это статичный жанр, но тут все дело в том, кто куда глядит. Она-то смотрит вдаль, один глядит на нее, двое – друг на друга, а оставшийся – внутрь себя.
– Как у Генриха Бёлля: “Групповой портрет с дамой”?
– Да, но дело в этих разнонаправленных взглядах...
– Я это понял. Интересно.
– Правда, нравится? Если через месяц не пришлю тебе готовое стихотворение, бери этот образ себе.
– Договорились.
В большую, как сцена, гостиную заходят новые люди. За портьерами – еще одна комната, там растерянно стоит молодая женщина в шубке.
Я обращаюсь к ней:
– Вам, наверное, жарко? Давайте мы куда-нибудь эту шубу повесим.
Она вдруг выпаливает:
– Слушай, ты ведь Дима Бобышев, муж Наташки Каменцевой?
– Ну да, предположим...
– Мы с ней вместе в школе учились, в соседних классах... Слушай, я не могу снять шубу, на мне ж ничего нет. Муж все мои платья в шкаф запер, а ключ взял с собой.
– Зачем?
– Чтоб я к Булату не сбежала. А я уже здесь. Шуба-то на вешалке висела. Дим, позови мне сюда Булата, а?
В это время в гостиной раздаются гитарные аккорды. Булат пытается из посетителей организовать хор:
– Не бродяги, не пропойцы
за столом семи морей...
Ну, все вместе:
вы пропойте, вы пропойте
славу женщине моей!
Оперетта, настоящая оперетта! Даже забавно...
– Булат, тебя там спрашивают...
– Подождут.

Пока я был “за кулисами”, появился еще один гость – Андрей Вознесенский, который теперь сидит на диване, гордясь собой и... пришедшей с ним девушкой. И есть чем гордиться! У нее матовое лицо, спокойные черные “оки”, чуть сонный вид. В общем, если она не Джекки Кеннеди, то, значит, это существо – ее филологическое совершенство Ася Пекуровская.

В расстроенных чувствах любящий Наташкин муж отправился домой на Тверскую...
На следующий вечер гигантская толпа осаждала Дом актера на Невском. Редкое явление – конная милиция усмиряла страсти. Бочком, бочком, но в своем ведь праве, с контрамарками, мы с Натальей пробрались в зал, разумеется, переполненный. В соседнем ряду я увидел вчерашнюю “опереточную” знакомую, уже не в шубе на голое тело, а в платье с огромным вырезом. Она сделала мне страшные глаза, чтоб я ее не узнавал. Рядом сидел какой-то мрачный амбал – видимо, муж.
На сцене лысеющий брюнет с усиками, в джинсах и свитере под пиджаком, взял гитару, поставил ногу на стул и, чуть наклонясь, запел.

Полетели ошалелые птицы, загрохотали сапоги, зазвучали причитания: “Ах война, что ты сделала, подлая?”, затем покатил по ночной Москве синий троллейбус. И уже утренний автобус остановился, чтобы подобрать городского певца у пекарни, у занавешенных окон, за которыми мелькали руки работниц и откуда несло духовито запахом поджаристой корочки свежеиспеченного хлеба.
Сколько раз его концерты отменялись, вновь назначались и опять разгонялись, и вот, наконец, своим малым, но на оттенки исключительно богатым тенорком он заговорил по душам с каждым из этой несусветной толпы, все разрастающейся, попутанной своими бобинами и кассетами, – по существу, со всем говорящим по-русски населением, со всеми, чьи глаза не потеряли способность увлажняться от песенной красоты или поющей правды. Так началась его слава.

Я с ним уже и не виделся – зачем? Песни, конечно, долетали; среди них и та, с разнонаправленными взглядами:
... я опять гляжу на вас.
а вы глядите на него,
а он глядит в пространство.
И вот я гляжу на него опять, а он на меня, на мою американскую жену, которая его уже обожает. Мы – в Мюнхене, году в девяностом. Он – по пути в Париж, а мы с Ольгой, прилетев из Чикаго, собираемся во взятой напрокат машине проехать через Югославию и Восточную Европу в Чехословакию.

– Ты поправился, Дима, – замечает он. – Был такой тоненький юноша...
– Так что ж, Булат, питание хорошее, жизнь спокойная. Да и возраст располагает... Впрочем, ты, кажется, худеешь с годами.
– Да, это так. А ты ведь вроде бы раньше курил? Курил. А теперь бросил, вот и поправился.
Неужели нам не о чем больше поговорить? Мы прощаемся – его жена, тоже Ольга, следит за расписанием.

А еще через два года я получаю от него письмо:
“Здравствуй, дорогой Дима!
Подарили мне в Москве твою петербургскую книжку “Полнота всего”. Прочитал ее с большим удовольствием и очень порадовался за тебя. Хотел написать тебе, да было лень, да и адреса не знал.
А тут под впечатлением твоих стихов получилось о тебе маленькое стихотвореньице. Ну, тут я, конечно, сообразил позвонить Толе, и взял у него твой адрес, и пишу.
Надеюсь, ты здоров, и все у тебя хорошо.
Я зарылся на даче. Понемногу пишу. В основном, прозу. В Москве бываю редко и в крайнем случае.
На всякий случай – мои координаты...
... Кланяйся дома. Обнимаю. Булат.

Дима Бобышев пишет фантазии
по заморскому календарю,
и они долетают до Азии —
о Европе и не говорю.
Дима Бобышев то ли в компьютере,
то ли в ручке находит резон...
То, что наши года перепутали,
навострился распутывать он.
Дима Бобышев славно старается,
без амбиций, светло, не спеша.
И меж нами граница стирается,
и сливаются боль и душа.
Б. Окуджава
9. 11. 92,Москва”.

Вот теперь бы и поговорить, да уже – когда? Стихами я ему ответил, написав “Университетскую богиню” с эпиграфом из знаменитой “Комсомольской богини”... В поздние годы массовая популярность его несколько обесцветилась, выцвела, как флаг на ветру. Отошла к старшим. А молодежь увлеклась Хрипатым до самозабвенья, до мстительных уколов и нападок на Булата. Бродский вообще поместил всю итээровскую интеллигенцию (читай: “образованщину”) “меж Булатом и торшером”.
И вот вдруг Окуджава умер, оказавшись в очередной раз в Париже. Вдова жаловалась на непонимание в больнице, на отсутствие переводчика. Это страшное, малопонятное и всем нам, живым, предстоящее действо совершилось 12 июня 1997 года.

Я оказался в тот день в Нью-Йорке, по пути из нашего под-Чикажья в Россию, на “Ахматовские чтения”, куда я вез доклад “Преодолевшие акмеизм”. В Бруклине, в газетном киоске, мне бросился в глаза заголовок: “Умер Булат Окуджава”. Я купил газету – то был “Вечерний Нью-Йорк”, тамошняя эмигрантская “Вечерка”. Главный редактор в своей передовице грустил о потере знаменитого барда, автора столь любимых народом песен, таких, как “Из окон КУРОЧКОЙ несет поджаристой...” Что это – опечатка? Шутка? Эх, Бруклин, Бруклин...

·
***
Обопрёшься о стол.
И останется штоф не заверчен.
Опускаются руки. Потом
опускаются веки и вечер.
Вечер в тихих гостях,
где однажды, осенней порою,
нас гусиный косяк
не по-детски с тобою накроет.

В этой дикой земле,
в этом липком ордынском суглинке,
мы забыты картохой в золе,
где однажды нам радость сулили,
где солила слеза
небо, рваную рану заката.
Забывай. Отрезай.
Стопка горькая в пальцах зажата.

Изразцово сверкать
мытым окнам в оставленном доме.
Но Рубцова строка
никому не припомнится, кроме
пары-тройки седых,
недобитых, угрюмых эстетов...
На клеёнке следы
жизни, что проскочили экстерном.

(C) С. Плотов

В Уставе черным по белому сказано: рано или поздно любой мастер получает Заказ. Настал этот день и для меня.
Заказчику было лет шесть. Он сидел, положив подбородок на прилавок, и наблюдал, как «Венксинг» копирует ключ от гаража. Мама Заказчика в сторонке щебетала по сотовому.

— А вы любой ключик можете сделать? — спросил Заказчик, разглядывая стойку с болванками.
— Любой, — подтвердил я.
— И такой, чтобы попасть в детство?
Руки мои дрогнули, и «Венксинг» умолк.

— Зачем тебе такой ключ? — спросил я. — Разве ты и так не ребенок?

А сам принялся лихорадочно припоминать, есть ли в Уставе ограничения на возраст Заказчика. В голову приходил только маленький Вольфганг Амадей и ключ к музыке, сделанный зальцбургским мастером Крейцером. Но тот ключ заказывал отец Вольфганга…

— Это для бабы Кати, — сказал мальчик. — Она все вспоминает, как была маленькая. Даже плачет иногда. Вот если бы она могла снова туда попасть!
— Понятно, — сказал я. — Что же, такой ключ сделать можно, — я молил Бога об одном: чтобы мама Заказчика продолжала болтать по телефону. — Если хочешь, могу попробовать. То есть, если хотите… сударь.

Вот елки-палки. Устав предписывает обращаться к Заказчику с величайшим почтением, но как почтительно обратиться к ребенку? «Отрок»? «Юноша»? «Ваше благородие»?

— Меня Дима зовут, — уточнил Заказчик. — Хочу. А что для этого нужно?
— Нужен бабушкин портрет. Например, фотография. Сможешь принести? Завтра?
— А мы завтра сюда не придем.

Я совсем упустил из виду, что в таком нежном возрасте Заказчик не пользуется свободой передвижений.

— Долго еще? — Мама мальчика отключила сотовый и подошла к прилавку.
— Знаете, девушка, — понес я ахинею, от которой у любого слесаря завяли бы уши, — у меня для вашего ключа только китайские болванки, завтра подвезут немецкие, они лучше. Может, зайдете завтра? Я вам скидку сделаю, пятьдесят процентов!

Я отдал бы годовую выручку, лишь бы она согласилась.
Наш инструктор по высшему скобяному делу Куваев начинал уроки так: «Клепать ключи может каждый болван. А Заказ требует телесной и моральной подготовки».

Придя домой, я стал готовиться. Во-первых, вынес упаковку пива на лестничную клетку, с глаз долой. Употреблять спиртные напитки во время работы над Заказом строжайше запрещено с момента его получения. Во-вторых, я побрился. И, наконец, мысленно повторил матчасть, хоть это и бесполезно.

Техника изготовления Заказа проста как пробка. Основные трудности, по словам стариков, поджидают на практике. Толковее старики объяснить не могут, разводят руками: сами, мол, увидите.

По большому счету, это справедливо. Если бы высшее скобяное дело легко объяснялось, им бы полстраны занялось, и жили бы мы все припеваючи. Ведь Пенсия скобяных дел мастера — это мечта, а не Пенсия. Всего в жизни выполняешь три Заказа (в какой момент они на тебя свалятся, это уж как повезет). Получаешь за них Оплату. Меняешь ее на Пенсию и живешь безбедно. То есть, действительно безбедно. Пенсия обеспечивает железное здоровье и мирное, благополучное житье-бытье. Без яхт и казино, конечно, — излишествовать запрещено Уставом. Но вот, например, у Льва Сергеича в дачном поселке пожар был, все сгорело, а его дом уцелел. Чем такой расклад хуже миллионов?

Можно Пенсию и не брать, а взамен оставить себе Оплату. Такое тоже бывает. Все зависит от Оплаты. Насчет нее правило одно — Заказчик платит, чем хочет. Как уж так получается, не знаю, но соответствует такая оплата… в общем, соответствует. Куваев одному писателю сделал ключ от «кладовой сюжетов» (Бог его знает, что это такое, но так это писатель называл). Тот ему в качестве Оплаты подписал книгу: «Б. Куваеву — всех благ». Так Куваев с тех пор и зажил. И здоровье есть, и бабки, даже Пенсия не нужна.

Но моральная подготовка в таких условиях осуществляется со скрипом, ибо неизвестно, к чему, собственно, готовиться. Запугав себя провалом Заказа и санкциями в случае нарушения Устава, я лег спать. Засыпая, волновался: придет ли завтра Дима?
Дима пришел. Довольный. С порога замахал листом бумаги.

— Вот!

Это был рисунок цветными карандашами. Сперва я не понял, что на нем изображено. Судя по всему, человек. Круглая голова, синие точки-глаза, рот закорючкой. Балахон, закрашенный разными цветами. Гигантские, как у клоуна, черные ботинки. На растопыренных пальцах-черточках висел не то портфель, не то большая сумка.

— Это она, — пояснил Дима. — Баба Катя. — И добавил виновато: — Фотографию мне не разрешили взять.
— Вы его прямо околдовали, — заметила Димина мама. — Пришел вчера домой, сразу за карандаши: «Это для дяди из ключиковой палатки».
— Э-э… благодарю вас, сударь, — сказал я Заказчику. — Приходите теперь через две недели, посмотрим, что получится.

На что Дима ободряюще подмигнул.
«Ох, и лопухнусь я с этим Заказом», — тоскливо думал я. Ну да ладно, работали же как-то люди до изобретения фотоаппарата. Вот и мы будем считывать биографию бабы Кати с этого так называемого портрета, да простит меня Заказчик за непочтение.

Может, что-нибудь все-таки считается? неохота первый Заказ запороть…

Для считывания принято использовать «чужой», не слесарный, инструментарий, причем обязательно списанный. Чтобы для своего дела был не годен, для нашего же — в самый раз. В свое время я нашел на свалке допотопную пишущую машинку, переконструировал для считывания, но еще ни разу не использовал.

Я медленно провернул Димин рисунок через вал машинки. Вытер пот. Вставил чистый лист бумаги. И чуть не упал, когда машинка вздрогнула и клавиши бодро заприседали сами по себе: «Быстрова Екатерина Сергеевна, род. 7 марта 1938 года в пос. Болшево Московской области…»
Бумага прокручивалась быстро, я еле успел вставлять листы. Где училась, за кого вышла замуж, что ест на завтрак… Видно, сударь мой Дима, его благородие, бабку свою (точнее, прабабку, судя по году рождения) с натуры рисовал, может, даже позировать заставил. А живые глаза в сто раз круче объектива; материал получается высшего класса, наплевать, что голова на рисунке — как пивной котел!

Через час я сидел в электричке до Болшево. Через три — разговаривал с тамошними стариками. Обдирал кору с вековых деревьев. С усердием криминалиста скреб скальпелем все, что могло остаться в поселке с тридцать восьмого года — шоссе, камни, дома. Потом вернулся в Москву. Носился по распечатанным машинкой адресам. Разглядывал в музеях конфетные обертки конца тридцатых. И уже собирался возвращаться в мастерскую, когда в одном из музеев наткнулся на шаблонную военную экспозицию с похоронками и помятыми котелками. Наткнулся — и обмер.

Как бы Димина бабушка ни тосковала по детству, вряд ли ее тянет в сорок первый. Голод, бомбежки, немцы подступают… Вот тебе и практика, ежкин кот. Еще немного, и запорол бы я Заказ!
И снова электричка и беготня по городу, на этот раз с экскурсоводом:

— Девушка, покажите, пожалуйста, здания, построенные в сорок пятом году…
На этот раз Заказчик пришел с бабушкой. Я ее узнал по хозяйственной сумке.

— Баб, вот этот дядя!
Старушка поглядывала на меня настороженно. Ничего, я бы так же глядел, если бы моему правнуку забивал на рынке стрелки незнакомый слесарь.

— Вот Ваш ключ, сударь.

Я положил Заказ на прилавок. Длинный, с волнистой бородкой, тронутой медной зеленью. Новый и старый одновременно. Сплавленный из металла, памяти и пыли вперемешку с искрошенным в муку Диминым рисунком. Выточенный на новеньком «Венксинге» под песни сорок пятого.

— Баб, смотри! Это ключик от детства. Правда!

Старушка надела очки и склонилась над прилавком. Она так долго не разгибалась, что я за нее испугался. Потом подняла на меня растерянные глаза, синие, точь-в-точь как на Димином рисунке. Их я испугался еще больше.

— Вы знаете, от чего этот ключ? — сказала она тихо. — От нашей коммуналки на улице Горького. Вот зазубрина — мы с братом клад искали, ковыряли ключом штукатурку. И пятнышко то же…
— Это не тот ключ, — сказал я. — Это… ну, вроде копии. Вам нужно только хорошенько представить себе ту дверь, вставить ключ и повернуть.
— И я попаду туда? В детство?
Я кивнул.
— Вы хотите сказать, там все еще живы?

На меня навалилась такая тяжесть, что я налег локтями на прилавок. Как будто мне на спину взгромоздили бабы-катину жизнь, и не постепенно, год за годом, а сразу, одной здоровой чушкой. А женщина спрашивала доверчиво:

— Как же я этих оставлю? Дочку, внучек, Диму?
— Баб, а ты ненадолго! — закричал неунывающий Дима. — Поиграешь немножко — и домой.

По Уставу, я должен был ее «проконсультировать по любым вопросам, связанным с Заказом». Но как по таким вопросам… консультировать?

— Екатерина Сергеевна, — произнес я беспомощно, — Вы не обязаны сейчас же использовать ключ. Можете вообще его не использовать, можете — потом. Когда захотите.
Она задумалась.
— Например, в тот день, когда я не вспомню, как зовут Диму?
— Например, тогда, — еле выговорил я.
— Вот спасибо Вам, — сказала Екатерина Сергеевна. И тяжесть свалилась с меня, испарилась. Вместо нее возникло приятное, острое, как шабер, предвкушение чуда. Заказ выполнен, пришло время Оплаты.
— Спасибо скажите Диме, — сказал я. — А мне полагается плата за работу. Чем платить будете, сударь?
— А чем надо? — спросил Дима.
— Чем изволите, — ответил я по Уставу.
— Тогда щас, — и Дима полез в бабушкину сумку. Оттуда он извлек упаковку мыла на три куска, отодрал один и, сияя, протянул мне. — Теперь вы можете помыть руки! Они у вас совсем черные!
— Дима, что ты! — вмешалась Екатерина Сергеевна, — Надо человека по-хорошему отблагодарить, а ты…
— Годится, — прервал я ее. — Благодарю Вас, сударь.

Они ушли домой, Дима — держась за бабушкину сумку, Екатерина Сергеевна — нащупывая шершавый ключик в кармане пальто.

А я держал на ладони кусок мыла. Что оно смоет с меня? Грязь? Болезни? Может быть, грехи?
Узнаю сегодня вечером.

Елена Калинчук

В кабинет вошёл мужчина в строгом деловом костюме и сел во главе стола. Учёные сразу же притихли.
– Господа. У нас не так много времени, поэтому я перейду сразу к сути. Мы установили контакт с инопланетянами.
Ученые ахнули, стали перешептываться.
– Но у нас возникли некоторые сложности
в коммуникации, – продолжил мужчина, –
И поэтому мы собрали вас. Лучших лингвистов, филологов, знатоков словесности. Перед каждым из вас папка с данными, пожалуйста откройте первый раздел. В нём краткая выжимка по результатам работы наших специалистов.
Все поспешно открыли папки и принялись читать. Мужчина продолжал рассказ.
– Инопланетный корабль приземлился месяц назад. Мы полагаем, что они технически намного более развиты чем мы. Что делает ситуацию крайне серьёзной. Нам нельзя… сорвать эти переговоры. В материалах вы видите подробное описание структуры их языка и главный нюанс. Одно сообщение – одно слово. Как мне объяснили наши специалисты,
у инопланетян существует специальное слово для всего. Для любого события, ситуации, предмета, чувства. Никакой многозначности. Всё очень чётко и конкретно.
– Как вы это поняли? – перебил кто-то
из учёных.
– Они предоставили нам… скажем так дешифратор и обучающие материалы.
– И что тогда требуется от нас?
– Всё по порядку, – вернул разговор в нужное русло мужчина в костюме, – Итак, со структурой вы ознакомились. Открывайте раздел два.
Зашуршала бумага, все нашли нужный материал. Повисла тишина.
– То есть вы уже говорили с ними?
– Скорее отвечали на их вопросы. Итак, прослушайте запись разговора.
Кто-то из военных громко щёлкнул кнопкой магнитофона и включилась запись. Учёные замерли и кажется даже перестали дышать. Прозвучал длинный писк, перешедший в низкое вибрирующее гудение, по всей видимости именно так звучал голос инопланетян. Через пару секунд упомянутый ранее дешифратор выдал безинтонационную синтетическую человеческую речь.
– Намерения?
Учёные взорвались и стали что-то шумно обсуждать друг с другом. Мужчина поднял руку, призывая к тишине.
– Теперь послушайте наш ответ. Запись велась через два часа после совещания и выбора наиболее однозначного и подходящего слова.
Военный снова включил магнитофон. Все прислушались.
– Дружба, – отчётливо сказал чей-то голос, а через пару секунд он преобразовался в долгую серию писков.
– Ну я бы поспорил, что это самое однозначное слово. – заметил бородатый филолог.
– Да уж вы бы, коллега, с чем угодно поспорили. – осадил его другой ученый.
– Но в данной ситуации…
– Остановитесь, – прервал их мужчина
в костюме, – Давайте дослушаем диалог и я объясню в чëм тут задача. Обратите внимание, в материалах есть предполагаемая расшифровка к репликам инопланетян. Декодер очевидно не совершенен и в силу особенности своей программы не может развернуть мысль, скажем так.
Военный снова включил магнитофон.
– Ценность? – спросил инопланетянин.
Учёные заглянули в материалы. Судя по анализу писков и подвываний речь идёт о том, какими ценностями руководствуется человечество.
– Мир.
– Путь?
– Сотрудничество.
– Чувство?
Все снова заглянули в материалы. Судя
по всему военные специалисты поднаторели
в переводе и все точнее расшифровывали реплики инопланетян. В данном случае инопланетяне интересовались главным чувством, которое движет людьми. Причём речь, вероятно, не только о биологической системе мотивации.
– Любовь.
– Неразумные?
– Опека.
– Природа?
– Сохранение.
Учёные продолжали смотреть расшифровки. Военные спецы отвечали на вопросы инопланетян как будто бы по коммунистическим плакатам. Мир, труд, май, свобода, равенство и братство. Наконец прозвучал последний вопрос.
– Положение?
Ответа не последовало. Через какое-то время снова тот же вопрос.
– Положение?
И снова без ответа. Запись закончилась. Мужчина в костюме посмотрел на учёных.
– Итак господа. Вот ваша задача – расшифровать этот вопрос в кратчайшие сроки. Наши спецы уже довольно долго не могут справиться с этой задачей и мы боимся, что
у инопланетян кончится терпение. Нам кажется они уже начали проявлять его и скоро могут улететь. Работать надо прямо сейчас. Все материалы вам предоставят.
– Сколько у нас есть времени? – спросил кто-то пытаясь прикинуть масштаб бедствия.
– Нету времени. И нет смысла по этому поводу горевать. Вы возьметесь?
– А что…
– Да что угодно. Просите всё что пожелаете. Если справитесь, вас озолотят.
– Ну, – усмехнулся кто-то, – Я подозреваю, что расшифровать не так уж сложно, сложно будет потом.
Все уставились на старого, совсем уж плохо выглядящего учёного с тросточкой и трясущимися руками. Мужчина в костюме предположил, что это признак главенства, как погоны, и ему наконец-то удалось понять, кто
у этих гражданских ответственный.
– Что вы имеете в виду?
– Ну я вот слушаю и мне удаётся найти закономерности. Я бы сказал, не очень сложный язык, попроще табасаранского точно. Могу дать грубый предварительный перевод сейчас или точный через пару часов. Но это нам не поможет.
Учёные уважительно покачали головами
и посмотрели на мужчину в костюме. Тот поправил галстук и поинтересовался.
– Так в чëм проблема?
– Ну вот сморите. Вот это протяжное резкое щëлканье, переходящее в свист…
– К делу, – попросил мужчина в костюме.
– А, ну если совсем грубо – спрашивают как дела.
Учёный отвернулся, мужчина в костюме едва
не закатил глаза от раздражения.
– А если подробнее?
– Чуть менее грубо, но всё ещё грубо это слово означающее сумму всех достижений цивилизации основанных на ценностях, намерениях и декларируемых целях. Грубо говоря, каково нынешнее положение нашей цивилизации в объективной и субъективной плоскости. С учётом времени, пространства
да ещё и относительно запланированного положения.
– Отлично! Прекрасно! – обрадовался мужчина в костюме. – Вы просто гений!
– Я-то гений, но нам это не поможет, – фыркнул учёный.
– Почему?
– А теперь придумайте ответ в одно слово, который всё это в себя вместит?
Все учёные задумались но буквально на пару секунд, вскинулись, чтобы сказать его хором,
но человек в костюме их опередил. Стукнул кулаком по столу и рявкнул
– Отставить пиздец! Запрещаю применять! Найдите другое слово!
– Ну, – старик с кряхтеньем встал со своего места, – Отвезите меня домой. Я учёный,
а не волшебник.

Рагим Джафаров.

В контору «Муженёк на час» пришёл новый мастер. Мужики его сразу невзлюбили: скрытный какой-то, необщительный, не хочет делиться информацией о том, сколько раньше зарабатывал. Представился Пашей и на собеседовании вместо того, чтобы рассказать о себе, одной крестовой отвёрткой починил директору кресло, очки, кофемашину и настроил кардиостимулятор. Его приняли без разговоров и даже дали форму по размеру.
Коллеги два часа пытали Пашу отборными анекдотами и соблазняли политическими темами, но он не открывал рта, даже зевал одними ноздрями.
В час дня в офисе зазвонил телефон.
― Мальчики, ― обратилась менеджер к «мужьям», которые «забивали козла» на коробке от кулера и сплетничали о новеньком «муженьке», ― там Подлюгина звонит ― просит посмотреть розетку.
Повисла могильная тишина. Подлюгина была легендой. С ней успели поработать все конторы города, даже химзавод. Женщина была способна кричать абсолютно на любых частотах. Если бы горбатые киты умели прикручивать карнизы и вешать гардины, она бы и им доходчиво объяснила, какие они на самом деле рукожопы и лентяи. Ходили слухи, что один таксист, который вёз её всего два километра, настолько упал духом и тронулся рассудком, что сдал права назад в ГАИ и попросил отдать ему взятку, с помощью которой он их купил.
― А давайте новенького отправим? ― предложил один из «мужей» по имени Антон, ― пусть молчун пройдёт боевое крещение.
Идея была поддержана. Паша бесшумно появился из единственной тени, которую отбрасывал чайник, чем сильно напугал всех присутствующих, и взял у менеджера адрес.
***
― Какого чёрта так рано?! ― облаяла Подлюгина мастера прямо на пороге. ― Я ждала вас в двенадцать, а сейчас — одиннадцать пятьдесят семь!
Паша с абсолютно каменным лицом вытер чужие слюни с лица и, подождав три минуты, ровно в двенадцать молча прошёл в квартиру. Подлюгина представляла из себя чистое зло в домашнем халате. Она была молода и бесполезно красива. Жить с ней отказывались даже примитивные микроорганизмы, потому в квартире у неё всегда было чисто и неуютно.
― Чего молчишь? Воды в рот набрал? Или просто идиот? ― прощупывала она почву для будущих истязаний.
Взгляд Паши был холоден, лицо не отображало ни единой эмоции — хоть сейчас отправляй в Атлантический океан таранить айсберги в отместку за «Титаник».
― Глухонемой, видимо! ― сделала громогласный вывод Подлюгина. ― Нашли кого на такую работу брать. Ладно, пошли! ― она жестом показала Паше направление.
«Посмотреть розетку» на языке Подлюгиной оказалось гораздо бóльшим, чем простая консультация или мелкий ремонт. Женщина была настолько тверда в своём желании пропылесосить трёхкомнатную квартиру с одной кухонной розетки, что вырвала её с корнями до самого электрощитка. По предварительной оценке, ущерб должны были восстанавливать три разные бригады.
― Что стоишь? Чини! ― нервничала женщина. ― Или ты ещё и слепой?!
Паша молча вышел из квартиры и вернулся через пятнадцать минут с тележкой материалов. Подлюгина тем временем уже накатала жалобу размером с «Тихий Дон» и собиралась отправить директору «Муженька».
― Вернулся, халтурщик! ― прошипела она, глядя на то, как спокойный, словно слон на водопое, Паша ставит на пол мешок шпаклёвки.
Начался ремонт. Паша действовал не спеша, шаг за шагом, стараясь всё делать аккуратно. Подлюгина тем временем не находила себе места. Такой шанс улетал в трубу. Она приготовила сорок отборных уничтожающих фраз для Паши, начиная с критики его грязной головы и заканчивая тем, как он мешает шпаклёвку против часовой стрелки. Не в силах держать злобу в себе, женщина заказала на дом доставку еды и, комментируя картошку, заставила курьера сменить религию. Затем она довела до истерики робота в техподдержке Сбербанка и унизила пролетающий в небе самолёт. Но и этого ей было мало. Она хотела уничтожить Пашу — это стало целью всей её жизни.
Пока мастер устанавливал обратно натяжной потолок, Подлюгина выучила по Ютубу весь мат на языке жестов и спешила показать гостю свои успехи.
― Ну как? Ты всё понял? ― женщина смотрела на него с детской надеждой в глазах, закончив свой спектакль 18+ для людей с ограниченными возможностями.
Паша даже не моргнул и продолжил восстанавливать краску на стенах. Ремонт закончился неожиданно.
― Всё, что ли? ― расстроенно спросила Подлюгина, видя, как Паша моет руки.
Это была катастрофа. Получив смету и расписавшись в акте выполненных работ, огорчённая женщина молча вручила деньги.
― Стойте, вы забыли отвёртку! ― окрикнула Подлюгина мастера, когда тот заходил в лифт. Он обернулся и встретился с хозяйкой взглядом.
― Спасибо, ― сказал Паша и, забрав отвертку, уехал, оставив ошарашенную женщину наедине с нереализованной злобой.
***
Когда Паша принёс в офис первые деньги и обошёлся без жалобы со стороны самой скандальной клиентки, ему решили дать ещё один проблемный объект, чтобы убедиться, что это не случайность.
Семейство Достоваловых было вторым по токсичности и количеству уволившихся сотрудников после выполнения работ у них дома. На протяжении вот уже сорока лет супруги раз в месяц устраивали феерический скандал с участием третьих лиц. Фёдор Достовалов был прорабом на пенсии. Когда аргументы в споре между супругами заканчивались, жена звонила «Муженькам на час» и просила, чтобы мастер провёл мелкий ремонт у них дома.
Появление чужих отвёрток и молотков в доме прораба приравнивалось к иноземному вторжению. Фёдор всячески пытался вмешиваться в процесс: доставал свой фамильный уровень, проверял теодолитом вертикальность устанавливаемых шкафов, рисовал проект, по которому следовало менять лампочку в туалете.
Паша приехал в самый разгар распрей и тут же был встречен жарким словом.
― Явился, паразит! ― кричал из-за спины жены Фёдор, когда Паша зашёл в квартиру.
― Нужно повесить несколько полок под цветы, постелить линолеум в ванной и отрегулировать дверцы кухонного гарнитура, ― перечислила задачи хозяйка дома и собралась в магазин.
Паша кивнул и проследовал на кухню, где его уже ждал «технадзор» в белой каске.
― Я всё до миллиметра проверю, ― бурчал Фёдор, держа в руке рулетку.
Паша молча встал на стул и начал наносить на стену метки для будущих отверстий.
― Левее! Ближе к краю! Тридцать миллиметров от оси! Распределяй нагрузку! ― выкрикивал Фёдор указания каждый раз, когда Паша ставил очередной крестик.
По итогу стена напоминала небольшое двухмерное кладбище на двести душ.
― Вот, возьми, советские! ― протянул прораб свёрток со сточенными и сколотыми свёрлами. ― Китайским фуфлом в своём доме сверлить запрещаю!
Паша не спорил. Он молча сверлил одну дырку пятнадцать минут, пока Фёдор не отобрал перфоратор, и со словами: «Чему вас только учат?!» не начал сверлить сам. «Муженёк» тем временем пошёл в ванную кроить линолеум. Когда он закончил, Фёдор уже прошёл первые полтора сантиметра стены.
― Кирпич хороший — не то, что сейчас делают, ― обливаясь по́том, пыхтел прораб. ― Главное, что прошли первый слой и наметили отверстие ― теперь можно и твоим китайским ширпотребом добить, чтобы хорошие свёрла не портить.
Паша кивнул и вручил хозяину сверло, а сам принялся за регулировку дверок. Фёдор надавил всем весом на инструмент, как делал до этого, и нажал на кнопку. «Китайское сверло» прошло оставшиеся полтора сантиметра и остальные пятнадцать за два оборота. Оно вышло в другой комнате через закреплённый на стене телевизор.
― Ничего страшного, мы всё равно его только по воскресеньям смотрим, ― оправдывался хозяин, ― когда лотерейный билет покупаем.
Паша никак не реагировал, продолжая молча орудовать отвёрткой. Работа пошла. Первые три отверстия Фёдор всё так же намечал своим сверлом, а потом добивал «китайским». В какой-то момент ему стало лень менять свёрла, и он переступил через собственные принципы ― разумеется, пока никто не видит.
Спустя полчаса из магазина вернулась жена прораба и уронила пакет с продуктами на голову мужа.
― Ты что наделал? ― закричала женщина так громко, что все мужья в доме машинально извинились перед своими супругами.
― А что такое? Мы тут, между прочим, работаем в команде! ― мужчина опёрся на перфоратор, как на шпагу, воткнув его в ламинат.
― Ты во что стену превратил?!
Фёдор повернулся к стене и только сейчас понял, что малость увлёкся: межкомнатная перегородка напоминала крышку от перечницы.
― Да я…― Фёдор глядел на стену и никак не мог взять в толк, что произошло. ― Обычно они спорят, выхватывают инструмент, а я только говорю, как делать и что не так, а тут…― он пытался восстановить хронологию событий.
Паша подошёл и, молча вставив несколько дюбелей, прикрутил полки.
― Всё готово, ― протянул он бумаги хозяевам.
С тех пор семья Достоваловых больше никогда не ссорилась.
***
В офисе Пашу встречали как героя. «Муженьки» хлопали его по плечу и отмечали успех.
― Вы, наверное, очень общительный, раз так легко справились с нашими самыми сложными клиентами, ― интересовался директор у Паши о его методах, вызвав мастера к себе в кабинет.
Паша молчал.
― И дружелюбный! А ещё ― отличный слушатель! ― заметил мужчина и счёл необходимым поделиться с Пашей своими взглядами на жизнь: рассказал ему о способах уходить от налогов при построении бизнеса, о женщинах, которых соблазнял, когда сам работал "муженьком", о том, как воровал деньги в церкви, чтобы купить первую дрель, с которой началась его империя, и закончил личными страхами...
Паша слушал и молча кивал.
Директор так увлёкся, что опомнился лишь через два часа откровений и пообещал Паше повышенную ставку, если тот будет молчать об этом разговоре. Паша снова кивнул и начал молчать ещё усерднее. Начальник принял это за хороший знак.
Через месяц все проблемные клиенты закончились. А через два месяца Паша приехал на работу на новой машине и женатый на Подлюгиной, которая после того ремонта явилась в контору и сказала, что её раньше никогда так романтично не игнорировали.
Паша был самым успешным «муженьком» фирмы, и все завидовали его выдержке и безупречному пофигизму. Коллеги без конца спрашивали: в чём секрет, но Паша молчал. И каждый сам придумывал ответ на свой вопрос. Но секрет у Паши всё-таки был...
Раз в месяц молчун пропадал с горизонта. Он уезжал на все выходные в какую-нибудь глушь за двести километров от города, но никому не сообщал куда ― даже жене.
Он доезжал до огромного глухого леса и, оставляя машину на дороге, ещё полдня тратил на то, чтобы пройти до нужного места пешком. Там, в дремучем первозданном краю, где не было ни единой человеческой души, Паша открывал рот и начинал кричать. Он кричал так громко и так долго, что медведи спешили убраться в соседние области. Изо рта Паши вываливались настолько грязные слова, что проплывающие в небе облака краснели без помощи закатного солнца, а трава на поляне увядала. Отведя за несколько часов душу, Паша возвращался в город отдохнувшим, обновлённым и молчаливым.
И так до следующего месяца.

Александр Райн

Иннокентий Петрович ел борщ. С большим удовольствием, прямо своей ложкой добавляя в тарелку украдкой сметану из банки и прикусывая дольку чеснока. Он старался шумно не втягивать суп, но Варвара всё равно болезненно морщилась — и он это видел.

Жена варила холодец, густой мясной дух поднимался от огромной, сыто булькающей кастрюли и клубами плавал под потолком маленькой кухни, покрывая слоем пара запотевшие окна и сводя с ума соседей. Варвара сновала от плиты к раковине, каждый раз задевая мужа пышным боком. Эта кухня была совсем мала для ее внушительных габаритов и кулинарных талантов.
Муж ужасно раздражал своей растянутой майкой, безвольно пузырем висевшей в районе бледной груди и плотно натянутой на круглом животе, своей влажной от удовольствия и паров холодца лысиной, своим втягиванием борща с ложки, вытянутыми трубочкой губами и этими локтями, на которые она постоянно натыкалась, перемещаясь по кухне. Вот если бы она вышла замуж за Антонио Бандераса…
Воображение услужливо поменяло сидящего над тарелкой Иннокентия Петровича на знойного, мускулистого красавца, с лакированной прической на пробор и майкой, натянутой на смуглой груди и пустой в районе живота. Испанец припечатал ложку об стол и с силой притянул к себе Варвару так, что она задохнулась. Она тонет в страстной темноте его глаз, всё вокруг кружится и замирает…

… — Не осталось ли винегрета у нас? — елейным голосом напоминает о себе супруг.

Фантазии разбиваются, как бокал об пол, с мелодичным звоном и яркими осколками. Не в силах выносить этот контраст, Варвара молча выходит из кухни, с ненавистью вытирая руки фартуком.
Иннокентий Петрович остается один и ему сразу, как будто становится легче дышать. Он привычно не обращает внимания, что ему не ответили. Зато теперь можно встать и самому пошарить в холодильнике. Он привык побаиваться жену и чувствовать себя виноватым в ее присутствии.
Интересно, если бы он женился не на Варваре, а на Раисе из бухгалтерии — яркой, помешанной на моде и своей фигуре? Наверное, жизнь пошла бы совсем по другому сценарию. Он видит себя идущим рядом с яркой, фигуристой Раисой. Она цепляется острым, ярким маникюром за его локоть, цокает высокими шпильками и одергивает узкую юбку. На нее оглядываются проходящие мимо мужчины и она победно улыбается сочно накрашенным ртом. И ощущения от нее такие — острые, опасно-яркие. Нет, это не для него. Живи и бойся постоянно. Соответствуй всем тем проходящим мимо красавцам, а у Иннокентия Петровича — лысина и больные коленки. Да и готовить она вряд ли умеет — в столовой берет одни салаты. Всё-таки, повезло ему с Варварой. А полнота ей очень даже идет. Она в юности была такая тоненькая, светлая — хотелось ее защищать от всего. Сейчас стала уверенной, такой… фундаментальной.
Иннокентий Петрович положил пустую тарелку в раковину, выпил чашку холодного компота с подоконника, с вожделением заглянул в кастрюлю с томящимся холодцом и с сожалением покинул кухню.

Одновременно с этим, в коридоре зазвонил телефон и Варвара сняла трубку. Она присела там же на диванчик, вполоборота глядя на себя в зеркало. Иннокентий Петрович вдруг залюбовался женой — полной шеей с родинкой в вырезе цветастого халата, крутым бедром, туго натянувшим тонкую ткань, круглым белым коленом, вырвавшимся на свободу, оторвав пуговицу на подоле. Теплое, давно забытое чувство разлилось внутри, наполняя живот тягучей сладостью сиропа — радость обладания этой женщиной и радость от ее присутствия в его жизни, умиротворение и спокойствие от понимания — она будет всегда. И никакие внешние катаклизмы не потревожат их внутренний уклад.
А Варвара мужа не замечала, она и подругу в телефоне почти не слушала. Смотрела в зеркало и с большой жалостью к себе видела россыпь морщинок у глаз, побледневшие губы, давно потерянную талию, пахнущий кухней пучок бесцветных волос на затылке. Какой Бандерас это вынесет. Хорошо, что есть Иннокентий. Просто они устали от быта и ежедневной рутины.

… — Приходит домой поздно, пахнет вином и чужими духами, когда уже это кончится, сил моих нет… — выплыл из телефона голос подруги, монотонно перечисляющий свои неприятности в личной жизни. Она звонила раз в неделю. Жаловалась на своего мужа, отчаянно цепляющегося за молодость и холостую жизнь. Просто привычно жаловалась, даже не собираясь что-то менять.
Варвара вздохнула, отвернулась от зеркала и вдруг увидела мужа на пороге кухни. Он так на нее смотрел, что она просто молча положила трубку. Иннокентий подошел и присел с ней рядом. Столько тепла и влюбленности было в его взгляде, что она утонула неожиданно — как недавно, в своих мечтах. Не замечала лысину и майку, только глаза. Которые не меняются с годами. И почувствовала себя самой прекрасной и желанной женщиной на свете. И сразу стало не страшно.
Просто надо снять этот халат с оторванной пуговицей и иногда вот так садиться рядом. Чтобы глаза были вровень. И за стол садиться вместе. Такие маленькие кухни, вероятно, для того и строили — чтобы двое сидели напротив, близко друг к другу. И обязательно разговаривать. Когда мужчина ТАК смотрит, и женщина ТАК откликается на взгляд — значит любовь никуда не ушла. Она просто устала и немножко заснула. И надо ей помочь. Да хотя бы борщом! Есть его вместе, подкладывая друг другу в тарелку сметану. И никакой Бандерас не нужен. Его только пожалеть, Бандераса этого — где же он такой борщ и холодец попробует…

Кажется когда-то я это уже видел, но всеже рискну выложить сейчас. Интересно и остроумно )

Пересказы «Красной Шапочки» в стиле разных писателей.

1. Эрих Мария Ремарк.
— Иди ко мне, — сказал Волк.
Красная Шапочка налила две рюмки коньяку и села к нему на кровать. Они вдыхали знакомый аромат коньяка. В этом коньяке была тоска и усталость — тоска и усталость гаснущих сумерек. Коньяк был самой жизнью.
— Конечно, — сказала она. — Нам не на что надеяться. У меня нет будущего.
Волк молчал. Он был с ней согласен.

2. Джек Лондон.
Но она была достойной дочерью своей расы; в ее жилах текла сильная кровь белых покорителей Севера. Поэтому, и не моргнув глазом, она бросилась на волка, нанесла ему сокрушительный удар и сразу же подкрепила его одним классическим апперкотом. Волк в страхе побежал. Она смотрела ему вслед, улыбаясь своей очаровательной женской улыбкой.

3. Габриэль Гарсиа Маркес.
Пройдет много лет, и Волк, стоя у стены в ожидании расстрела, вспомнит тот далекий вечер, когда Бабушка съела столько мышьяка с тортом, сколько хватило бы, чтобы истребить уйму крыс. Но она как ни в чем не бывало терзала рояль и пела до полуночи. Через две недели Волк и Красная Шапочка попытались взорвать шатер несносной старухи. Они с замиранием сердца смотрели, как по шнуру к детонатору полз синий огонек. Они оба заткнули уши, но зря, потому что не было никакого грохота. Когда Красная Шапочка осмелилась войти внутрь, в надежде обнаружить мертвую Бабушку, она увидела, что жизни в ней хоть отбавляй: старуха в изорванной клочьями рубахе и обгорелом парике носилась туда-сюда, забивая огонь одеялом.

4. Харуки Мураками.
Когда я проснулся, Красная Шапочка еще спала. Я выкурил семь сигарет подряд и отправился на кухню, где начал готовить лапшу. Я готовлю лапшу всегда очень тщательно, и не люблю, когда меня что-то отвлекает от этого процесса. По радио передавали Пинк Флойд. Когда я заправлял лапшу соусом, в дверь раздался звонок. Я подошел к двери, заглянув по пути в комнату. Красная Шапочка еще спала. Я полюбовался ее ушами, одно ухо было подсвечено утренним солнцем. Я в жизни не видел таких ушей... Открыв дверь, я увидел Волка. На память сразу пришла Овца...

5. Ильф и Петров.
В половине двенадцатого с северо-запада, со стороны деревни Чмаровки, в Старгород вошла молодая особа лет двадцати восьми. За ней бежал беспризорный Серый Волк. — Тетя! — весело кричал он. — Дай пирожок! Девушка вынула из кармана налитое яблоко и подала его беспризорному, но тот не отставал. Тогда девушка остановилась, иронически посмотрела на Волка и воскликнула:
- Может быть, тебе дать еще ключ от квартиры, где бабушка спит?
Зарвавшийся Волк понял всю беспочвенность своих претензий и немедленно отстал.

6. Ричард Бах.
— Я чайка! — сказал Волк.
— Это иллюзия, — ответила Красная Шапочка.
Под крылом с размахом 10,17 «Сессны-152» с горизонтальным четырехцилиндровым двигателем Lycoming O-235-L2C объёмом 3.8 л. и мощностью 1 × 110 л.с. при 2550 об/мин проносились синие верхушки волшебного леса. Самолет приземлился у домика на опушке, сложенного из белого камня.
— Ты видишь домик? — спросила Красная Шапочка, хитро улыбнувшись.
— Мы сами притягиваем в свою жизнь домики и бабушек, — вздохнул Волк.

7. Виктор Гюго.
Красная Шапочка задрожала. Она была одна. Она была одна, как иголка в пустыне, как песчинка среди звезд, как гладиатор среди ядовитых змей, как сомнабула в печке...

8. Эдгар По.
На опушке старого, мрачного, обвитого в таинственно-жесткую вуаль леса, над которым носились темные облака зловещих испарений и будто слышался фатальный звук оков, в мистическом ужасе жила Красная Шапочка.

9. Сергей Лукьяненко.
Встаю. Цветная метель дип-программы стихает. Вокруг желто-серый, скучный и мокрый осенний лес. Передо мной лишь одно яркое пятно – красная шапочка на голове маленькой, лет семи-восьми, девочки. Девочка с испугом смотрит на меня. Спрашивает:
– Ты волк?
– Вот уж вряд ли, – отвечаю, оглядывая себя – не превратился ли я в волка? Hет, не похоже. Обычный голый мужик, прикрывающий срам распареным березовым веником. А что я мог поделать, когда от переполнения стека взорвались виртуальные Сандуны? Только сгруппироваться и ждать, куда меня выбросит...
– Я иду к бабушке, – сообщает девочка. – Hесу ей пирожки.
Похоже, меня занесло на какой-то детский сервер.
– Ты человек или программа? – спрашиваю я девочку.
– Бабушка заболела, – продолжает девочка.
Все ясно. Программа, да еще из самых примитивных. Перестаю обращать на девочку внимание, озираюсь. Где же здесь выход?
– Почему у тебя такой длинный хвост? – вдруг спрашивает девочка.
– Это не хвост, – отвечаю я и краснею.
– Hе льсти себе. Я говорю о следящих программах, которые сели на твой канал, – любезно уточняет девочка. Голос ее резко меняется, теперь передо мной – живой человек.

10. Патрик Зюскинд.
Запах Волка был омерзителен. Он пах, как пахнет каморка дубильщика, в которой разлагались трупы. От его грязной, серой шкуры, исходил непередаваемый запах мертвечины, сладко-горький, вызывавщей тошноту и омерзение. Сам Волк не чувствовал этого, он был полностью сосредоточен, он любовался Красной Шапочкой. Она пахла фиалкой на рассвете, тем непередаваемым запахом, который бывает у цветов лишь за пару минут до рассвета, когда еще бутон не полностью раскрылся.

11. Оноре де Бальзак.
Волк достиг домика бабушки и постучал в дверь. Эта дверь была сделана в середине 17 века неизвестным мастером. Он вырезал ее из модного в то время канадского дуба, придал ей классическую форму и повесил ее на железные петли, которые в свое время, может быть, и были хороши, но ужасно сейчас скрипели. На двери не было никаких орнаментов и узоров, только в правом нижнем углу виднелась одна царапина, о которой говорили, что ее сделал собственной шпорой Селестен де Шавард — фаворит Марии Антуанетты и двоюродный брат по материнской линии бабушкиного дедушки Красной Шапочки. В остальном же дверь была обыкновенной, и поэтому не следует останавливаться на ней более подробно.

Сообщение от Vairuotojas

Кажется когда-то я это уже видел

Тоже сегодня в ленте попалось ))

ВОЖДЬ И ЕГО ПИСАТЕЛЬ (ИЗ СТАРЫХ ЗАМЕТОК)

Загадку самоубийства Фадеева раскрыл мне старый писатель-чекист NN незадолго до своей смерти. Он просил меня молчать тридцать лет; минуло сорок, и теперь я могу рассказать эту историю.

– Тут три легенды, – сказал NN. – Номер один – тяжелый запой, как было сказано в медицинском заключении, прямо под некрологом. Это для народа. Застрелился по пьянке, с кем не бывает. Легенда номер два – что ему невыносимо тяжело было встречать людей, которых он фактически сажал, и вот они вернулись из лагерей. Это для интеллигенции. Легенда номер три – искреннее и злое письмо в ЦК. Что, мол, партийные чиновники извели его талант под корень. Это – для отделов культуры обкомов и райкомов. Чтоб не увлекались администрированием.

– А на самом деле? – спросил я.
– Сейчас, – старик развязал тесемки на картонной папке и вытащил простую общую тетрадь, перелистал. Я увидел четкий фадеевский почерк. – Вот. Его заметки на память. Сорок седьмой год.
«Совещание у тов. Сталина по премиям. 12 крупных писателей. Сидим в приемной. Ждем полчаса. Поскребышев входит: “Подождите”. Ждем еще час. Поскребышев: “Вы, вы, вы, и тов. Фадеев”. Ведут двое военных. Коридор, комната. Чай, боржом, печенье. Сидим вчетвером еще сорок мин. Мол. чел. в штатском, сильно пахнет шипром: “Тов. Фадеев, идемте. Остальные обождите”. Ведет по лестнице вверх. Вводит в кабинет. На столе трубка, папиросы. Но дыма нет. Книга, какой-то том Ленина (не рассмотрел). Входит мол. ген.-лейт.: “Присядьте. Тов. Сталин неважно себя почувствовал, у него проф. Виноградов”. Я: “Мне подождать?” Он: “Вот замечания тов. Сталина”. Дает мне список лауреатов. Синим карандашом кто-то вписан, кто-то вычеркнут. Встаю: “Могу идти?” Он: “Посидите полчаса”. Сам сидит за письм. столом! Потрошит папиросы, набивает трубку, нюхает, выковыривает спичкой, и опять. Я: “Тов. Сталин все-таки меня примет?” Он отвечает: “Трубка у тов. Сталина английской марки Дунхилл – белая точка на мундштуке, видите? Фирменный знак”. Я: “Тогда я пойду?” Он: “Полчаса, сказано! Тов. Сталин очень внимателен к нуждам писателей. И носит потертый китель, понятно?” Полчаса прошло, он нажал кнопку. Вошел который шипром воняет. Отвел меня к нашим. Они: “Ну, что?” Я говорю, какой на товарище Сталине китель, какая у него трубка и какие он дал замечания. Потом мы четверо рассказываем это всем остальным. Поскребышев на нас смотрит: “Что, рады встрече с тов. Сталиным?” Все как закричат: “Счастливы! Счастливы! Какой он великий и простой!”
Через неделю в “Метрополе” – тот молодой ген.лейт. С двумя балеринками. “Тов. Фадеев!” – “Тов. генерал!” Он балеринок отослал. Сели, выпили. Я: “Тов. генерал, я своим писателям рассказал, как я с тов. Сталиным встречался, а они теперь интервью дают, как он их принимал, это правильно?” Он: “Все о’кэй! Не бзди горохом!”. Грубо и на ты. Я: “Как тов. Сталин себя чувствует?” Он ржет: “Хоть ты и писатель, а мудак!” Я всё понял. Мудак, верно. Последний из мудэге, ха-ха-ха».
NN закрыл тетрадку и вздохнул:
– Он был очень наивен. Для него это был страшный удар. Стал пить. После 1953 года ждал, что партия признается, что никакого Сталина не было. А Хрущев начал все валить на несуществующее лицо. На портрет в газете. И вот этого бедный Саша Фадеев не вынес. Стал алкашам на станции всю правду рассказывать. Они его избили. Не поверили. Народ, cука, не поверил! Он пришел домой и застрелился.
– То есть вы хотите сказать...
– Ты что, такой же мудак? – засмеялся старый чекист.
– Но как же...
– Ай, я вас умоляю! – сказал он. – Геловани-Шмеловани. Монтаж-шмонтаж.
– Допустим, – сказал я. – А почему тогда Сталин умер? Жил бы до ста лет.
– Берия смешал все карты, – сказал старик, пряча тетрадь в папку. – Он хотел быть реально первым. Ну и напоролся. Вождь бывает только на портрете, запомни.
– А кто был этот молодой генерал-лейтенант? – спросил я.
– Неважно! – сказал старик и завязал тесемки.

(Денис Драгунский)