Что почитать.

Во дворе человек выгребал сугроб из-под Пежо и складывал на крышу Опелю. Хранить осадки у нас негде, мужчины дарят снег друг другу. Прибежал папа Опеля, тоже с лопатой. Он не хотел себе чужих осадков, к концу зимы он ничего уже не хотел. Такой февраль, упасть в сугроб и плакать. Мужчины сначала диспутировали, потом фехтовали на лопатах. Сверху, перевесившись через подоконник, смотрела женщина. Курила, улыбалась. Ей нравилось, что наш район не захолустье и жизнь кипит.

Вчера она опять курит в раскрытое окно, и вдруг сверху падает карниз. Вместе с сосульками, со льдом, пролетает мимо её глаз, носа и сигареты, как настоящий сюрприз. Женщина даже не подозревала, насколько минздрав был прав насчёт курения.
А сегодня опять дымит. Уже глубже, из комнаты. Упрямая.

Приходила в гости маменька. Рассказала волнующее, про любовь и детство. Она школьный психолог, в её практике полно отличных сценариев. Девочка Алиса пришла в первый класс. Тоненькая вся, синеглазая, с бантами. Папа за неё волновался, вдруг обидят. Он бы подарил дочке какой-нибудь артефакт против мальчишек, двуручный меч или базуку, но с такими примочками в класс не пускают, потому что учителя трусы.
И папа отдал дочку на простое карате. Заранее, с трёх лет.

К школе Алиса выучила семь способов убийства человека сложенной газетой. Она метала ножи, вилки, метко плевала компотом. И в целом, была готова учиться в современных условиях. Спасибо отцу. Ещё, называла перелом ключицы «наименьшим вредом, отрезвляющим противника».
Первую неделю Алиса била мальчиков по одному. Тогда мальчики выбрали пять делегатов. Делегаты сказали «пойдём поговорим». Встречу назначили на среду, за школой, между мусорником и забором. Алиса пришла со сложенной газетой и, по-моему, не сдержалась. Делегаты убежали с криком "идиотка бешеная". В младших классах наступили мир, покой и матриархат. Там и осень закончилась.

А в январе она влюбилась в красивого восьмиклассника. Два дня вздыхала и смотрела фиалковыми глазами, на третий застала его в коридоре, в позе откровенного предательства. Он был прижат к стене, его целовала какая-то корова из девятого. Корове был сломан всего лишь каблук. Парню врезала по желудям. И когда он сложился от нахлынувших эмоций, Алиса его поцеловала. Чтоб понял, дурак. Иначе было не достать, маленькая ведь, почти портативная девочка.

Назавтра в школу пришёл отец. Он слушал и радовался, что не купил базуку. Заведение осталось цело, было куда прийти, узнать об успехах дочери. Директор предложила перейти в соседнюю школу. Там всё ещё бегали сотни небитых детей. Папа подозревал, другая школа не захочет чужих каратистов. А эта школа уже привыкла, адаптировалась. Папа хотел бы остаться, обещал помыть окна и не носиться на переменах. Вытащил деньги, как аргумент. Директор тоже предложила денег, чтоб они всё-таки ушли. Взрослые стали пихать друг другу всё большие суммы. Никто не мог победить. Решили, как психолог скажет, так и поступят.
А психолог – моя маменька.

- Бедная девочка! – воскликнула она. – Ребёнок старался, не давал себя в обиду, всё как велел отец. А теперь кругом непонимание, учителя ругают, дети её боятся, отец набычился. И в любви запуталась. Конечно, поведение девиантное, но ребёнок не виноват. С ней просто надо разговаривать, – сказала маменька.
Она и сама в детстве любила. Одного мальчика. Не знала, как выразить чувства, поймала его, повалила и насыпала песку в трусы. (Очень выразительно, мне кажется).
Маменькиных чувств тоже тогда не поняли. Её даже выгнали из октябрят. А теперь она выросла и диссертацию защитила. Кто-то с ней подолгу беседовал в детстве, видимо.
Завтра ко мне приедет одна молчаливая барышня. Я пересказываю ей свою жужу, за это она готовит цукини с чесноком и петрушкой. И всё счастье моё – в плетении из воздуха городов, чьё население влюбчиво и патологически счастливо в финале. Я обильно вру, за это меня жалеют, целуют в уши и называют Славочкой.
А больше ничего не происходит. Конец зимы. Пежо не здоровается с Опелем, в окне напротив курит отважная женщина и повсюду снег.

из группы Счастливые Перемены


©Слава Сэ

Как по мне, так просто чудесно!

Хотя..о чем я.. На туран-клубе это абсолютный "неформат"..


Хотя бы автора (да, который Слава Сэ)..да, хотя бы прогуглите. Если кому интересно.

Почему Неформат ? Всегда читали его, сразу узнаваемые тексты .
Жаль, что больше его нет.

Сообщение от Vairuotojas

Как по мне, так просто чудесно!

Толя, мне это Сергея Довлатова напомнило. Ну очень похоже по слогу, интонации. Очень понравилось, спасибо!

https://pesen-net.livejournal.com/?skip=170
Это первая его запись, которую я прочитал. До сих пор в закладках. Прочитал и "влюбился" в его стиль, слог и неподражаемый юмор.

Вроде бы и ниочем, но слегка задело

Все говорят - поэзия бесполезна, ни смысла, ни толка от нее никакого нет.
А я вот как-то выпивал с одним хорошим человеком. Хорошему человеку, очевидно, было не очень сильно хорошо, что вообще достаточно часто приключается с хорошими людьми.
Был он неулыбчив, подавлен и тих.
- Но, - думаю, - лезть к нему с расспросами - как-то...
Приободрил в общих чертах и туманных намеках: мол, ничего. Подумаешь, тенью жизнь промчалась. Чего уж там. Наливай.
- Да что там ты, - говорю ему я. - Я б и сам, я б и сам, да боюсь не сумею.
Вот, например, я же самый настоящий Поэт. А толку - что? Все напрасно.
- Станешь читать? - спрашивает он, судорожно вцепившись в графин с водкой.
- Стану. - говорю. - Вот, слушай:
... Ладонями - мозга гранату сжимаю, отпущу - рванет детонатор, осколками радиус поражая.
- Мозга гранату, - говорит он, осторожно отцепляясь от графина.
- Я ведь все правильно понял? А вот только потом уже детонатор, осколками и радиус, если я не ошибаюсь?
И тут я понял, что вся эта поэзия была не зря. Да кто угодно бы понял, если бы слышал, как он хохотал.

Или вот, как-то раз, на сто девяносто третьем километре трассы «Дон» меня остановил экипаж дпс.
- Мммм, хмхмхмх, тстстс,шшшшшшш - ваши документы! – бодро представился милиционер.
Высунул ему в окно документы. И - рожу, чтоб сразу исключить вопросы про алкогольное опьянение. Чтоб сразу было видно, - да откуда у нас, змеиное молоко, алкоголь и опьянение: мы и сами еле живы. С такого-то бадуна.
- Откройте, пожалуйста, багажник, - попросил он.
Понятия не имею, быть может он надеялся, что в багажнике найдется лицо поприятней.
Или просто давно не видел аптечку и аварийный знак.
Но мне пришлось вылезать из-за руля: здоровой, несломанной ногой – вперед, а потом второй, загипсованной - цепляюсь за коврик, и – бабах, падаю из джыпа прямо на него.
Сверху, со спины.
Ну и, такие, упали. Лежим. Чувствуем новизну момента, друг друга и холодный асфальт.
Елозим, потихоньку, что твоя глубоко, давно семейная пара.
Я – вяло доминирую, предчувствуя скорый переход в пассив.
Он там, подо мной, активно вертится. Тоже не теряет времени зря.
Из милицейской машины несется его напарник с автоматом и криками: стой, буду стрелять!!!
- В кого ты, глядь, собрался стрелять?! – орет этот, снизу.
- Ты же нас завалишь обоих! Все нормально, я тебе сейчас потом все объясню, просто сними его с меня!
- Странные у них, однако, представления о нормальности, - подумал я, но - охотно снялся.
Ну и, как положено после активной движухи в горизонтали, сидим такие, усталые, но – довольные. Курим. Любуемся звездами. Ждем ответа по базе: чего я там угнал. Где купил права.

А внутри у меня, тем временем, нарастала приличествующая моменту неловкость.
Рефлекторно, по привычке, так и хотелось все объяснить. Например, сказать, что если бы он был Евой, допустим, Грин, то я – как честный человек, обязательно на нем бы теперь женился.
Но, как-то, думаю, это все неуместно. Не по-христиански. Ссыкотно мне.
И тут, - я, - говорит он, - одного не пойму. На кой ляд ты поперся за руль с гипсом. Ты что, не знаешь, что так нельзя? И что нам теперь с тобой делать?
- Так это, - виновато говорю я. – Вы, товарищ лейтенант, не поймите правильно, но: в этих льдах за пределом широт нет иного рассвета чем в нас!
- И правда что, - медленно закипая, огрызается он. – Лучше поздно, чем никому. Стихи он мне тут читает. Может, еще и в кино пригласишь? Или – ресторан?!
В милицейской машине образовалась неловкая, гнетущая тишина, которая бывает только перед вопросом, на который все человечество ищет, но никак не может найти ответа уже тысячи лет: ну и кто мы теперь друг другу?
Но, - ладно, - сказал он. – Шагал бы ты из упавшего тела, вперед. Хорошей дороги.
____________________________

"Пробираться по пояс в снегу
Под чужими и страшными звёздами
Падать и вновь подниматься –
Вот всё, что могу.
Тьма и вьюга, и слёзы из глаз
Мы идём через ночь, не надеясь достигнуть рассвета
В этих льдах за пределом широт
Нет иного рассвета, чем в нас
В нашем сердце – огонь, озаряющий стороны света.
Поднимайся, мой ангел. Вперёд!
Да, так рождаются ангелы,
Замерзающий рыцарь шагает вперёд из упавшего тела,
Замерзающий рыцарь смеётся."
(с) Сергей Калугин "

День 25 июля отмечен в истории русской культуры двумя событиями: в этот день в 1980 году скончался Владимир Семёнович Высоцкий... А ещё в этот день в 1929 году родился Василий Макарович Шукшин.
Он наверное больше известен как кинорежиссер. За свою короткую жизнь, а Бог отмерил Василию Макаровичу всего 45 лет(!), Шукшин снял всего 6 полнометражных кинокартин. А сколько было ещё задумано!
Но я в целом не очень люблю кино как таковое. Не раз здесь и не здесь признавался, что я предпочитаю читать, а не смотреть или слушать.
Поэтому я гораздо больше ценю Шукшина именно как писателя.

Где-то видел высказывание какой-то американской аспирантки, которая в конце 70-х работала над диссертацией о послевоенной советской литературе. Так вот, по её словам, в США сложилось мнение, что олицетворением советской литературы второй половины XX-го века являются Юрий Трифонов и Василий Шукшин. Т.е., примерно так же, как олицетворением русской дореволюционной литературы в Америке считаются Лев Толстой и Фёдор Достоевский. Можно по-разному относиться к такой оценке значимости Трифонова и Шукшина в советской литературе. Но несомненным является одно: Шукшина-писателя в США знают и очень высоко ценят. Ну, по крайней мере, интеллектуалы.
И я думаю, что так везде, где читают на русском.
У меня в домашней библиотеке есть сборник шукшинских рассказов, изданный тиражом в сто тыщ экз. каким-то литовским издательством еще в 1985 году. Периодически я его лениво перелистываю. Не очень люблю "деревенщину" в литературе, но вот именно шукшинская деревенщина мне прокатывает.

Неделю назад накнулся на один из его рассказов, написанных в 1970-м или в 1971-м годах. Раньше его не замечал!
Мне сильно кажется, что это и сегодня актуально.

А рассказ называется "Забуксовал".

Рэй Бредбери
(22.08.1920 - 05.06.2012)

«Есть преступления хуже, чем сжигать книги. Например — не читать их.»


«Первое, что узнаешь в жизни, — это то, что ты дурак. Последнее, что узнаешь, — это что ты все тот же дурак.»


«....Жизнь всегда что-то дает взамен. Всегда, иначе невозможно было бы жить. Сейчас тебе плохо, и мне тоже. Но что-то непременно произойдет, и все встанет на свои места.»

Наткнулся на этот рассказ - пронзительно грустный и какой-то очень светлый, что-ли...


— Паш, слышь, что ли, Паш? Вроде ходит кто под окнами-то, а?
— Да спи, ты. Нужна ты кому — ходить у тебя под окнами….
— Нужна — не нужна, а вроде есть там кто-то. Выглянул бы — мало ли.
— Отстанешь ты или нет? Был бы кто — Серый давно бы залаял. Всё тебе чёрте что чудится. Спи, давай.
— Не кричи. Серёжку разбудишь. А Серый твой — пень глухой. Крепче тебя ночами спит. Сторож называется.

Если бы пёс Серый мог усмехаться – усмехнулся бы. Но усмехаться пёс не умел. Он просто вздохнул. Вот ведь вздорная баба: пень глухой. И ничего он не глухой. Даже наоборот – только слух у него и остался острым. Зрение подводить стало, да сила былая куда-то утекла. Всё больше лежать хочется и не шевелиться. С чего бы?
А под окнами нет никого. Так, капли с крыши, после вечернего дождя, по земле да листьям постукивают. Ну, не облаивать же их?
Пёс опять вздохнул. Свернувшись калачиком в тесноватой будке, положив голову на обрез входа в неё, он дремотно оглядывал ночное небо. Сколько лет зимы сменяются вёснами, вёсны — днями летними душными, потом осень приходит — всё меняется, только ночное небо над головой остаётся неизменным. Днями-то Серому некогда в небо пялиться — забот по двору хватает, а вот ночью… Ночью можно и поднять взгляд от земли.
Интересно всё же, хозяин как-то сказал, что и на небе собаки есть. Далеко очень — в созвездии Гончих Псов. Сказал да и забыл. А Серому запомнилось. Вот и смотрит он ночами в небо, пытаясь тех псов углядеть. Да видно и впрямь они далеко — сколько лет Серый смотрит в звёздное небо, а так ни одного пса и не увидел. А как бы интересно было бы повстречаться! На этот случай у Серого и сахарная косточка в углу будки прикопана. Для гостей.
Неожиданно для себя, он поднял голову к небу и пару раз обиженно гавкнул. Где вы, собратья небесные?

Женский голос:
— Паш, Паша! Да проснись же ты! Серый лает. Говорю же тебе, кто-то бродит у дома. Выдь, поглянь.
Мужской голос:
— Господи, что ж тебе, дуре старой, не спится-то?!
Заскрипели рассохшиеся половицы, на веранде вспыхнул свет. Над высоким крытым крыльцом отворилась входная дверь. В её проёме показалось грузное тело хозяина.
Позёвывая и почёсывая сквозь синюю просторную майку большой живот, отыскал взглядом пса.
— Ну, чего ты, Серый, воздух сотрясаешь?
Пёс вылез из будки. Виновато повиливая опущенным хвостом, таща за собою ржавую цепь, подошёл к крыльцу.
— Не спится? Вот и моей старухе тоже. Всё ей черте что чудится. Эх-хе-хе.
Покряхтывая, хозяин присел на верхнюю, не залитую вечерним дождём, ступеньку крыльца.
— Ну, что, псина, покурим? Да вдвоём на луну и повоем. Вон её как распёрло-то. На полнеба вывесилась.
Пёс прилёг у ног хозяина. Тот потрепал его за ушами и раскурил сигарету. По свежему прозрачному после дождя воздуху потянуло дымком.
Серый отвернул голову в сторону от хозяина. Что за глупая привычка у людей дым глотать да из себя его потом выпускать? Гадость же.

Далёко, за станцией, в разрывах лесопосадки мелькали огни проходящего поезда. В ночной тишине хорошо слышны были перестуки колёсных пар о стыки рельс.
Прошедший вечером дождь сбил дневную липкую духоту, и так-то сейчас свежо и свободно дышалось.
— Хорошо-то как, а, Серый? Даже домой заходить не хочется. Так бы и сидел до утра. Собеседника вот только нет. Ты, псина, покивал бы мне, что ли, в ответ.
Серый поднял голову и внимательно посмотрел хозяину в глаза. Странные всё же создания — люди, всё им словами нужно объяснять, головой кивать. О чём говорить-то? И так ясно – хорошая ночь, тихая. Думается, мечтается хорошо. Без спешки.
Пёс, звякнув цепью, снова улёгся у ног хозяина.
— Да-а-а, Серый, поговорили, называется. А ведь чую я — понимаешь ты меня. Точно, понимаешь. Ну, может, не дословно, но суть ухватываешь. Я ведь тебя, рожу хитрую, давно раскусил. Вишь, какой ты со мною обходительный, а вот бабку мою — не любишь. Терпишь — да, но не любишь. А ведь это она тебя кормит и поит. А ты её не любишь.
Ну, не люблю и что теперь? Хуже я от этого стал? Службу плохо несу? Эх, хозяин…
Это она с виду ласковая да обходительная, на глазах. Знал бы ты, какая она злющая за спиной твоей. Думаешь, почему у меня лапы задние плохо двигаются? Её заботами. Так черенком от лопаты недавно отходила – два дня пластом лежал. А тебе сказала – отравился я, когда чужие объедки съел. Да и чужие объедки я не от большой радости ел – она ведь до этого два дня меня голодом на цепи держала. Да приговаривала: «Чтоб ты сдох скорее, псина старая». А ты: любишь – не любишь. С чего б мне её любить-то?!

Ты-то, хозяин, хороший. Добрый. Вот и думаешь, что все кругом добрыми должны быть. А так не бывает. Хотя это ты и сам, видимо, знаешь, да вдумываться не хочешь. Наверное, тебе так проще. Только такое добро и во зло бывает. Когда злу ответа нет, оно и творит дела свои чёрные. Да что уж теперь, жизнь прошла, какие уж тут счёты…

— А, помнишь, Серый, как ты на охоте меня от кабана-секача спас? Тебе достался его удар клыками. До сих пор удивляюсь, как ты выжил тогда — ведь я твои кишки по всему лесу собирал… Да-а-а. Не ты бы — меня бы тогда и отпели.
Помню. Как не помнить. Я ведь тоже думал — хана мне. Не оклемаюсь. Не успей ты меня к ветеринару привезти.
Да много чего было, разве всё упомнишь. Ты ведь тоже меня не бросил, когда я ранней осенью под лёд провалился. Дурной я тогда был, молодой. Не знал тогда, что вода может быть стеклянной. Вот и узнал. До сих пор вижу, как ты, словно большой ледокол своим телом лёд взламывал, ко мне пробивался. Я-то ничего, быстро отлежался, а тебя ведь еле откачали. Я, хозяин, всё помню. Потому и хорошо мне с тобой. А вот в твоих, хозяин, семейных делах – я не судья. Хорошо тебе с твоей старухой, значит всё правильно. И жизни тебя учить — не моё собачье дело.

— Слышь, Серый, жизнь-то наша с тобой под уклон катится. А, кажется, что и не жили ещё. Как думаешь, долго мы ещё красоту эту несказанную видеть будем?
Не знаю. Ты, хозяин, может, и поживёшь ещё, а мои дни-то уж на излёте…
Какой-то лёгкий еле ощутимый шорох заставил пса поднять голову. По небу, в сторону земли, вдоль Млечного пути, бежали три больших собаки. Мелкими переливчатыми звёздочками искрилась их шерсть, глаза горели жёлтым огнём.
Вот, значит, вы какие, собаки из созвездия Гончих псов. В гости бы зашли, что ли…

Собаки словно услышали его мысли. Через мгновение они впрыгнули во двор и остановились рядом с лежащим Серым.
— Здравствуйте, братья небесные. Я так долго вас ждал.
— Здравствуй, брат. Мы всегда это знали. Мы за тобой. Пришёл твой срок уходить.
— Куда?
— Туда, куда уходят все собаки, завершив земной путь — в созвездие Гончих псов.
— У меня ещё есть немного времени?
— Нет. Ты здесь, на земле, всё уже завершил. Ты достойно прошёл земное чистилище. Ты познал всё: и любовь и ненависть, дружбу и злобу чужую, тепло и холод, боль и радость. У тебя были и друзья и враги. О чём ещё может желать живущий?
— Я хочу попрощаться с хозяином.
— Он не поймёт.
— Поймёт.
— У тебя есть одно мгновение.
Серый поднял глаза на сидящего на крыльце хозяина. Тот, притулившись головой к балясине крыльца, смотрел в небо. Ощутив взгляд пса, обернулся к нему.
— Что, Серый, плоховато? Странный ты какой-то сегодня.
Пёс дёрнул, словно поперхнулся, горлом и выдавил из себя: «Га-а-в…», потом откинул голову на землю и вытянувшись всем телом, затих…
— Серый? Ты что, Серый?! Ты чего это удумал, Серый?!

Серый уходил со звёздными псами в небо. Бег его был лёгок и упруг. Ему было спокойно и светло. Он возвращался в свою стаю. Впереди его, показывая дорогу, бежали гончие псы.
Серый оглянулся. Посреди знакомого двора, перед телом собаки, на коленях стоял хозяин и теребил его, пытаясь вернуть к жизни.
Ничего, хозяин — не переживай. Мне было хорошо с тобой.

Если захочешь вспомнить меня, погляди в звёздное небо, найди созвездие Гончих псов, и я отвечу тебе.


Автор Андрей Растворцев

Чувственный рассказ. Представил себе этот момент аж сердце сжалось. Кто расставался с домашними любимцами это хорошо представляют

Принцип отбора
Забирали по ночам: тихо, деликатно, не беспокоя соседей, всегда — целыми семьями. Просто утром квартиры стояли пустые, с распахнутыми настежь дверями, и кого-нибудь недосчитывались: астрофизиков и слесарей, летчиков и дошкольников, пастухов и профессоров консерватории, домохозяек и академиков. Возвращались единицы, с головной болью, провалом в памяти и справкой: взяли по ошибке, приносим извинения, память скорректирована из соображений планетарной безопасности.

Почта захлебывалась доносами. Люди не могли дышать спокойно: у одних поселился внизу живота холодный ужас, сдавил дыхание, рвотно подкатываясь к горлу; другие воодушевленно строчили — на начальника, чье место неплохо бы занять, на соседа, чьи дети слишком громко кричат, на девушку, что отказала; третьи писали на вторых, чтобы успеть первыми. Шушукались: «Пять раз написала, а его все не берут. — А ты о чем? — Что крадет. — Дура, надо, что ругает Мировой совет...» Прислушивались к лифтам, к шагам за дверью.

Потом вдруг все кончилось — забирать перестали, а через четыре года солнце планеты вспыхнуло, превращаясь в сверхновую. Сорвало и унесло прочь атмосферу, мелкими лужицами выкипели океаны, ничего не поняв, сгинули города. Сгорели члены Мирового совета, до последнего вглядываясь в небо: к этому времени шесть космических кораблей, шесть огромных ковчегов — все, что смогли успеть, — ушли от взрыва на безопасное расстояние. Они летели к далеким звездам, а на борту спали в анабиозе миллионы людей: астрофизики и слесари, летчики и дошкольники, пастухи и профессора консерватории, домохозяйки и академики. Очень разные люди с единственной общей чертой: никто из них ни разу не написал доноса.

(С) Андрей Лисаченко